Непростые доказательства

– А никаких. Это совет бригады, а не совет при бригадире. Вам выбирать.

Фоменко сел. Ему очень хотелось назвать свои кандидатуры: Арсена, Эльбруса... Но Жора понимал: произнеси он хоть одно имя, и проба сил коллектива потеряет всякий смысл. Они, конечно же, выберут тех, кого он укажет. Проголосовать недолго. Но возникнет ли подлинный совет бригады?

Первым встал девятнадцатилетний Виктор. Фамилию его Фоменко так и не запомнил. Тот работал в звене Валентина Праскова во вторую смену. Знал бригадир только кличку, данную Витьку саратовскими ворами: «Удачливый». Знал, что подвела парня эта кличка на ростовском вокзале, когда он попытался увести сумочку у какой-то пассажирки. И еще знал бригадир, что в первый день закатил Удачливый в своей смене горячую речь со слезой: он не нанимался рвать пупок и зарабатывать грыжу на такой работе. Еле привел его в чувство звеньевой.

Сейчас Удачливый мял свою замызганную ушанку в руках и с трудом строил фразу:

– Я это... предлагаю... так сказать... в совет... товарища... то есть... гражданина Фоменко и нашего звеньевого... Вот. А кто думает – шестерю перед начальством... Пусть не того...

– Проникновенная речь, – заметил бригадир. Вагончик грохнул разом. Фоменко почувствовал, как спало напряжение... И пошло, покатилось первое собрание бригады по тем рельсам, о которых думал сам бригадир.

Фоменко записывал в пухлую памятную книжечку критические замечания. Но делал он это механически. Память вернула его в тот поздний вечер на пустынную улицу города, когда он с Николаем Ивановичем Рулевским кружил вокруг засыпавшего дома. И Рулевский словно взвешивал на майданном безмене идею Фоменко о том, чтобы принять бригаду и сделать из нее передовую, обронил:

– Начинающий коллектив, как умный пес: сам себя лечит, сам здоровье укрепляет, сам в поле нужную травку отыщет. Его только на простор вывести, чтоб было что искать.

Жора кивнул, хотя в доме Фоменко никогда не держали собак, и их повадок и привычек он не знал. Смысл тех слов открылся ему сейчас, в жаркой духоте вагончика, где люди голосовали, избирая совет бригады.

– Значит, так. В совет бригады избраны единогласно следующие товарищи: Георгий Фоменко – бригадир... Валентин Прасков – звеньевой, Арсен Дударов – плотник-бетонщик... – Голос у Фоменко был откровенно довольный – совету бригады предстоит решать вопросы производства, трудовой дисциплины, морального воздействия на нарушителей, вопросы оплаты труда каждого...

– Членов совета бригады прошу остаться...

Ростверки... Многокубовые, с упершимися в небо толстыми обрубками крепежных болтов, с шершавыми боками бетона, на которых, как на листах гравюры, четко пропечатались все неровности рисунка опалубных досок. Ростверки – третий, четвертый, пятый. Они тянулись по оси молчаливыми свидетелями усилий, споров, конфликтов, становления и срывов без малого четырех десятков людей, которые в официальных документах уже значились, как «комсомольско-молодежная бригада Георгия Фоменко».

Уже влились в коллектив ребята, приехавшие на стройку по комсомольским путевкам. Уже вошел от них в совет бригады комсорг Коля Минаков. Уже Арсен Дударов возглавил второе звено. Уже забыл в текучке дней бригадир, как знакомился он с личными делами тех первых, в которых мелькали слова: кража, авария, хищения, драка. Бетон уравнял всех. И мерилом человека стало не его прошлое, а его сегодняшнее дело: ростверки, раствор, опалубка...

В котловане хлюпала паводковая вода, и весеннее липучее солнце уже начинало припекать часов с десяти утра. На календаре обозначился апрель. Но в бригаде почти не обращали внимания на то, что пришла весна. Бойкая, быстрая. События в соседнем пролете занимали их мысли.

Там такие же ростверки укладывала бригада Виктора Бавыкина. Передовой коллектив, о котором упоминали на всех собраниях. Почти каждую неделю у бавыкинцев появлялись люди с кожаными репортерскими кофрами.

А ростверки на оси «Л-1» и там, где работала бригада Бавыкина, поднимались почти одновременно. И так же вровень поднимались короба опалубки... Фоменко видел это, но молчал. Он еще в марте понял: две бригады идут вровень. Но знал Михалыч по опыту, каким прочным, долговременным бывает устоявшееся мнение, когда в сознании людей обозначено, как межа: один – передовик, а остальные... И чтобы поколебалось устоявшееся мнение, не вровень надо стать с передовиком, а повыше.

Когда пришли из постройкома, чтобы сфотографировать лучших рабочих их бригады для Доски почета, Тофик Сулейманов с мальчишеской непосредственностью весь застыл в ожидании. А в глазах мольба. Обойди его тогда бригадир, от обиды парень был бы с переломанными крыльями. Другие постарше, поспокойнее. Но слава, самолюбие – категории особые. Ни одной технологией, ни одним планом не предусмотрены. И никаким рублем не измерены.

А ростверки росли на двух осях будущих пролетов. Вровень. Поднимались...

Первым не выдержал Тофик Сулейманов. В то утро в соседнем пролете блиц фотокорреспондента вспыхивал многократно, забивая яркие сполохи электросварки. И когда у «бавыкинцев» полыхнуло в очередной раз, Тофик с раздражением отбросил лопату. Фоменко был у начальства, и Тофик зло подступил к Арсену, мешая от волнения русские и азербайджанские слова.

– Вы там, – жест в сторону бытовки, – в совете бригады спите? Да? А тут чужие руки нашу славу берут. Да! Фотографы-шмотографы. Они в журнале с улыбками, а мы на бетон с