...Я зазевался. У доски еще безмерно страдает Гиви, а Маятник уже смотрит на меня с отеческой улыбкой.
– Итак, Думава, до осени. Осень, осень... Прекрасная пора, не так ли, Думава. Ваша парта будет мемориальной. Обещаю вам это. Прощайте.
– Поставили бы мне, а? – на всякий случай еще раз угрюмо проверяет Гиви.
– «Фортитер ин ре суавитер ин модо»2. Вы свободны, Думава.
Обретя таким образом свободу, Гиви исчезает за дверью, пиная перед собой скомканное лето и перешагивая через останки белой яхты, которую его отец обещал взять нам напрокат на полмесяца.
– Серапионов, прошу.
– Можно, я потом? Я еще не готов.
– Ничего, сударь, здесь и поговорим. Прошу к доске. Что поделать – плетусь к доске, отдаю Маятнику билет.
– Ну-с, закон Бойля-Мариотта, если не ошибаюсь.
– Бойль-Мариотт был, бесспорно, незаурядным физиком. Я бы даже сказал – гениальным. В силу этого... Он открыл закон, известный нам под его именем...
– Минутку... Как вы сказали – «был»?
– Ну?
– Что «ну»?
– Ну, есть...
– Возьмите себя в руки, Серапионов. Так, повторяю ваши слова: вы сказали «... был незаурядным физиком». Не так ли?
– Ну, сказал, сказал! Не химиком же он был.... Ладно, может, я и не знаю точно – был или есть, но то, что он гений – факт! Додуматься до такого! Конечно, гений.
– Понимаю ваш восторг. Но все же, не скажете ли вы мне для начала, Серапионов, сколько их было, этих Бойлей-Мариоттов?
Тоже мне загадка сфинкса!
– Два, – поразмыслив, твердо говорю я. – Их было два. Братья они были. Я не встретил поддержки в его ледяных очках.
– Нет. Не братья. Просто знакомые.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.