Давным-давно не топили эту печь. Давным-давно никто не грел ладони, прислонив их к зеленым, гладким, по моде, завезенной царем Петром из Голландии, изразцам. До сих пор не потускнела глазурь. В трехэтажном каменном особняке, построенном купцом Василием Шиловым два столетия назад, теперь детский сад. Юные устюжане радостно галдели за стеной, а воспитательница, заглянув в директорский кабинет, спросила: «Печку посмотреть?» Видно, не раз и не два художники, реставраторы и просто любопытные туристы, которых неисчислимое множество бродит по русскому Северу, приходили сюда полюбоваться редкостными изразцами.

Я вышел на слякотную осеннюю улицу. Суетливо моросил дождь. Мокрые стены дома белели особенно ярко. Было заметно, где лепные украшения, дошедшие со времен строительства, переходили в свежие, восстановленные реставраторами. Шиловский особняк внесен в перечень архитектурных памятников Великого Устюга. Но не затем только пришел я к нему, чтобы полюбоваться на памятник русского городского зодчества. В доме этом некогда доживал свой век в довольстве и покое один из тех устюжан, кто без устали блуждал «в полунощной стороне», открывал новые земли, славил свой Устюг Великий и всю свою страну. О странствиях Василия Шилова известно немало. В историю русской географии он вошел своей картой, за которую Екатерина II и пожаловала его медалью. Карта Шилова явилась негаданным ответом на беспокойство великого Ломоносова. Дошедшие до ученого сведения о местонахождении тихоокеанских островов грозили повлиять на изменение маршрута экспедиций, снаряженных по его настоянию. Спешно посланный Адмиралтейств-коллегией курьер, мчавший на перекладных в Сибирь, вез тогда сообщение сибирскому губернатору о необходимости получить новейшие известия от промышленников, бывавших на островах. Шилов появился в Петербурге и заслушан был Адмиралтейств-коллегией только через три года – достаточно малый срок, если вспомнить тогдашние дороги и безоглядные дали, откуда он сумел вернуться. Современный историк А. Алексеев, проследивший маршруты многих мореплавателей той поры, пишет, что плавания свои Шилов начал с Камчатки, став компаньоном селенгинского купца Андреяна Толстых. Еще до встречи с Шиловым Толстых ориентировался среди Алеутских островов едва ли не как бывалый лесовик в тайге. Впрочем, как иначе было вести торговлю среди диких берегов. Таинственность, окружавшая их координаты для европейских картографов, давно развеялась за парусами русских промышленников. Одной только детали достаточно, чтобы представить размах их плаваний. Когда суденышко Толстых «Св. Андреян и Наталия» после множества приключений, крушения у острова Беринга, зимовки подошло к острову Атту, выяснилось, что три российских купца уже торговали здесь, промышляли да приводили в российское подданство алеутов с Атту. А через три года, вновь вернувшись к тому же Атту, Толстых взял на борт, чтобы помочь их возвращению на Камчатку, еще двух устюжан да посадского из Тотьмы с крестьянином из Сольвычегодска.,близких соседей устюжан по Вологодской и Архангельской землям.

В пору воскликнуть: да что же это за народ жил в Устюге Великом! Хроники и летописи сохранили имена знаменитых купцов и промышленников, а сколько их, безвестных крестьян, растворилось по всей Сибири. Камчатке, Аляске? Любой, даже мало сведущий в истории, непременно вспомнит Дежнева, Атласова, Хабарова, а кроме них, из Устюга вышли приказчик Российско-Американской компании Коробицын, обошедший землю с Крузенштерном и Лисянским, Михаил Неводчиков, оставивший свое имя на карте Камчатки, Никита Шалауров и Иван Бахов, отчаянные смельчаки, спускавшиеся к Ледовитому океану по Лене, а потом из устья Яны, пытавшиеся отыскать Северо-Восточный проход...

И если имя Василия Шилова связано с именем Ломоносова, то подвиги Бахова и Шалаурова, возможно, были известны Пушкину. В экспедиции Фердинанда Врангеля участвовал мичман Федор Матюшкин. В наши дни о нем чаще всего вспоминают как о лицейском товарище Пушкина, хотя судьба его и без того незаурядна. Единственный из лицейских ставший моряком, он под началом прославленного мореплавателя Василия Михайловича Головнина совершает кругосветное путешествие на шлюпе «Камчатка».

Помните у Пушкина: «Счастливый путь. С лицейского порога ты на корабль перешагнул шутя...» Да простят мне пушкинисты мое предположение, но как не представить себе, что в какую-либо из встреч с поэтом Матюшкин рассказал Пушкину о Камчатке, о других своих плаваниях? Нет ли здесь одной из причин, побудивших Пушкина за несколько дней до трагической дуэли, когда дни его были уже сочтены, прочесть и оставить подробнейший конспект «Описания земли Камчатки» Степана Крашенинникова? Нет ли отголосков странствий и этих смельчаков в строках из пушкинского конспекта: «Камчатка – страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанно обвевают ее. Снега не тают на высоких вершинах…»?!

Слава устюжан-землепроходцев, устюжан-мореплавателей суждена была городу еще со времен новгородских ушкуйников, с которых и начинался Устюг восемьсот с немалым лет назад. Но здесь мне придется немного отвлечься, вспомнить древний герб Великого Устюга.

Описание его, составленное в восемнадцатом столетии, гласит: «В зеленом поле лежащий на берегу Нептун, увенчанный лавровым венком, держащий в обеих руках красные кувшины, из которых льется вода». Смысл устюжской геральдики прозрачен. Струи из кувшинов символизируют Сухону и Юг. Само название города произошло от слов «устье Юга». «Великим» город прозвали позднее, когда, оказавшись на перекрестке торговых путей между Архангельском и Москвой, Устюг расцвел, прославился и за морями. Мне показывали Немчинов ручей – место, где селились иноземные купцы. Пожалуй, ни одна из уцелевших до наших дней старинных карт Московии не обходит город. Иностранные картографы, будь то Антоний Дженкинсон, доставлявший английской королеве письма Ивана Грозного, будь то Гийом Делиль, будь то Гессель Геритс, не забывают отметить Устюг. И немудрено, ибо иные из них, самолично побывавшие в Московии, просто не могли миновать города, добираясь в Москву из Архангельска, другие, составлявшие карты понаслышке, видно, многое знали о нем от других путешественников.

В конце восемнадцатого века в Устюге Великом поселился штаб-лекарь Яков Фриз. Лекарь считался корреспондентом Российской Академии наук и вел записки, известные ныне как его «Летопись». Первым рассказал читателю о «Летописи» Фриза писатель Сергей Марков, обнаруживший ее в тридцатые годы. Я много слышал об этой рукописи и вот в запасниках великоустюжского краеведческого музея смог наконец взять ее в руки. Я не ждал открытий, отрывки из «Летописи» Фриза не раз публиковались, но как было избежать волнения, найдя строки: «...По именному ж царскому повелению отосланы были на казенных подводах из Вологды, из Тотьмы, из Устюга и Сольвычегодска до Тобольска 500 человек мужчин для сочетания с тамошними российскими казаками и стрельцами, живущими в Сибири, для подкрепления вновь завоеванных мест».

Среди этих пятисот вольных, гулящих, как говорили тогда, людей, поступивших на государеву службу, был и будущий казачий атаман двадцатипятилетний Семейка Дежнев.

Покидающие родной город кто на долгие годы, а кто и навсегда, «государевы люди» спускались по крутой лестнице к реке Сухоне. Лестницы той давно уже нет. На месте деревянной церкви, помнившей Дежнева, позднее была поставлена каменная. Церковь реставрируют, близко к ней не подойти. Зато можно постоять неподалеку, где к Сухоне ведет добротный асфальтированный спуск, по которому подъезжают к пристани, к паромной переправе на другую сторону реки.

На набережной Сухоны местный скульптор воздвиг славный памятник землепроходцам. Это солнечные часы, сооруженные, как гласит надпись, в честь устюжан – путешественников прошлого, настоящего и будущего. На острие шеста, тень которого падает на нужную цифру в солнечные дни, укреплен корабельный штурвал. С этого великоустюжского времени начинались многие дороги «встреч солнцу».

«...И носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюду неволею и выбросило на берег... за Анандыр реку; а было нас на коче двадцать пять человек, и пошли мы все в гору, сами себе пути не знаем, холодны и голодны, наги и босы, а шел я, бедной Семейка, с товарищами и до Анандыры реки ровно десять недель, и попали мы на Анандыру реку внизу близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы бедные врознь разбрелись...» – отписывал Дежнев о своем походе якутскому воеводе.

В Устюге – солнечные часы, а на берегу пролива, открытого Дежневым, но прозванного Беринговым, стоит ныне памятник-маяк. Этим проливом доводилось сорок лет назад проплывать геологу Ивану Паисьевичу Атласову, потомку другого знаменитого устюжанина, открывателя Камчатки. Мне посчастливилось однажды встретиться с ним в Ленинграде. Иван Паисьевич, уважаемый профессор Арктического и Антарктического института, рассказывал мне о семейных преданиях, о том, как его дед волею дорожных судеб помогал в Сибири писателю Гончарову, посуху возвращавшемуся в Петербург после путешествия на фрегате «Паллада». Я не успел в то время еще побывать в Великом Устюге. Город представлялся мне таинственным, подобно граду князя Гвидона, и, уже прощаясь, я спросил профессора об устюжанах, чем объяснить, что именно они свершили столько походов, открыли столько земель. «Не знаю, что и ответить, – сказал тогда профессор Атласов. – Я все же геолог, а ваш вопрос, пожалуй, для историка. Могу вспомнить поговорку, бытовавшую некогда в Сибири: «Без устюжан дела нет».

С точки зрения историков, все просто. Когда новая столица Санкт-Петербург стала «окном в Европу», значение Архангельска, через который раньше велась русская торговля, померкло. Пострадали и города, стоявшие на торговых путях, ведущих из Архангельска в Москву. А устюжане, не желавшие мириться с угрожавшим прозябанием, снова потянулись на восток.

Что брали они с собой в дорогу? Ларцы из просечного устюжского железа для денег и драгоценных записей о встреченном, резные образа из моржовой кости устюжской и холмогорской работы. Тяжелые оклады книг, украшенные финифтью – росписью по эмали. Затейливые сундучки из жести, покрытые «морозом», секрет нанесения которого был потом забыт и поныне не полностью разгадан. Не обходились и без плетенных из бересты лаптей. (Лапти в наше время для горожанина – заманчивый сувенир в русском стиле, не более. Ходить в лаптях мало кому в голову придет, и жалеть об этом не приходится. Но старик, уговаривавший меня на воскресном устюжском базаре купить пару ступней – летних лаптей, похоже, был уверен в другом. «Ты, если возьмешь, – говорил он мне, – не вздумай на стенку вешать. Это ж оскорбление ремесла. Дома вместо тапок носи, куда здоровью приятней».) И по сей день не забыли устюжане старинные промыслы: и чем-то смешные для современности, как умение плести лапти, и северную чернь, в сравнении с лаптями недосягаемо великую, признанную жюри всемирных выставок и самыми искушенными ценителями народного искусства.

Удалось мне побывать на современном устюжском заводе «Северная чернь», где излюбленное ювелирами серебро покрывается черневым орнаментом. Меня провели в просторный зал, где мастерицы, склонясь над столами, наносили на серебро контуры будущего рисунка.

Даже при избытке воображения не сразу удастся разглядеть на серебряной ложке или винной чарке, вышедших из рук гравера, хотя бы намек на предстоящие металлу перевоплощения. Серебро еще нужно обезжирить, тщательно очистить, обжечь. Кажется, будущие украшения витрин ювелирных магазинов стали, абсолютно стерильными, но их еще обрабатывают нашатырным спиртом и лишь потом наносят лопаточкой чернь. Пламя горелки мигом зеленеет, выдавая содержание меди, черневая смесь сплавляется с серебром. Теперь металл можно ковать, изгибать, но чернь не оставит серебра: она образует с благородным металлом единое целое почти на молекулярном уровне. Я попытался подсчитать операции, без которых та же чарка не попадет на стол контролера, но быстро сбился. А запутавшись в подсчетах, вдруг подумал, что, может быть, напрасно пытался проследить всю технологическую канву возникновения чудного черневого рисунка.

Я смотрел, как ложки полируют на шлифовальных кругах, как тщательно покрывают рисунок лаком перед погружением серебра в ванну, где с помощью гальванопластики металл покрывается тончайшим, в полмикрона слоем золота.

Увидеть, как создается чернь, нужно было, чтобы окончательно понять очевидное – тайна ее очарования не в изощренной технологии, тайна в мастерах, связавших умение ремесленника и дар художника.

Последним из устюжских ювелиров, сберегшим древнее искусство северной черни, был Михаил Павлович Чирков, хранивший верность городу, несмотря на посулы англичан, готовых немедля заплатить ему десять тысяч рублей золотом и чуть ли не запасших для него паспорт подданного Великобритании в начале века. Но современным очарованием северная чернь обязана другому устюжанину, Евстафию Павловичу Шильниковскому.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.