И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова…

Первый бой приняли 15 ноября. Волоколамское шоссе было справа от нас, перед нами – поле, дальше на пригорке деревушка, кажется, КозинО, маленькая, обветшалая, сзади противотанковый ров, потом церковь, там разместились наш КП, артиллерийские позиции.

Накануне боя командир бригады полковник Куприянов заглянул к нам в окоп. Мы успели уже там обосноваться по-хозяйски, распределили сектора обстрела, углубили дно окопов. Я доложил полковнику, что отделение готово сражаться до последней капли крови, умрем, но не отступим ни на шаг. Незадолго до этого мы дали такую клятву и теперь повторяли ее при каждом докладе вышестоящему командиру. Так было принято. Помню, Куприянов кивнул головой, поздоровался со всеми за руку, осмотрел наш окоп, наше оружие. Одеты и вооружены мы были хорошо: автоматы, десятизарядные винтовки, на каждого – по шесть бутылок с горючей смесью, по две гранаты, ватники, валенки, шерстяные подшлемники, перчатки. Потом сказал:

– А все-таки, ребята, берегите себя, мы Родине нужны живые. А если доведется умереть, так умрите с честью. И помните: Москва начинается за вашим окопом, прошел его фашист – считай, он к Москве прорвался.

Бой начался с артобстрела. Час, не меньше, били фашисты по нашим позициям из всех калибров, бомбили с воздуха. И хоть были мы все народ необстрелянный, молодой, не дрогнули, только к земле сильнее прижимались. Оглохшие, мы даже не сразу услышали, как пошли на нас танки, телом их почувствовали, по дрожи земли. А как дым осел, видим – идут, прямо на нас, четыре штуки, а за ними пехота, человек сто, не меньше. Ну, думаем, вот он настал, наш час, пока живые – будем биться.

Вспоминая потом тот первый бой, я понимал, что многого мы тогда еще не умели, настоящее боевое мастерство пришло позже, на второй, третий год войны. Тогда уж каждая кочка – тебе подруга, каждый пенек – товарищ, каждый шаг – со смыслом, каждая пуля – точно по цели. А под Москвой мы только начинали, потому и гибли многие из нас из-за пустячной ошибки. Но если говорить по большому счету, все-таки мы были готовы к бою, сердцем своим готовы, помыслами, ненавистью к врагу и любовью к Родине.

– Николай Васильевич, все-таки о том бое расскажите поподробнее. Вы не можете не помнить его, ведь он был первым для вас и ваших товарищей.

– Помню, конечно, хотя все детали сохранить спустя столько лет трудно. К тому же многое в бою делаешь бессознательно, по наитию, и потом тебе самому кто-нибудь расскажет о том, как ты себя вел. Мне, например, рассказали, что после каждой удачной автоматной очереди я кричал: «Взяли, гады, кукиш вам, а не Москву!»

Ну, да ладно. Так вот, мы подпустили гитлеровцев тогда поближе, метров на сто. И поскольку до танков нам гранатами было еще не достать, ударили по автоматчикам, стараясь отсечь их от машин. Те легли. Потом встали опять, мы снова встретили их дружным огнем. Помню, радовался, когда удавалось попасть по врагу. Сам пуль не замечал. А танки все ближе. Оглядываюсь вокруг – ребята замерли, у каждого в руке по бутылке с горючкой. Первым выпрыгнул из окопа Миша Серегин, наш, калужский, размахнулся, тут его пуля и срезала. Он все-таки сумел бросить бутылку, но она не долетела. Я кричу ребятам: «Подпустим ближе!» Тут опять их пехота полезла. Мы по ней из автоматов и гранатами. Вроде бы отбили атаку. Но танки уже у самого окопа. И почти в упор по нас из орудий саданули. Помню, в спину земляным комом ударило, голова закружилась. Протер глаза от песка – Иван Куликов рядом к стенке окопа привалился, наповал его осколком... Кричу: «Ложись!» Упал и сам на дно окопа, танки над нами прошли. Но земля, уже схваченная морозом, выдержала, окоп не обвалился. Нашарил я под собой бутылку с горючей смесью, встал и танку вдогонку бросил. Смотрю, дымом его заволокло, горит. А чуть дальше еще один дымит, тоже кто-то из наших поджег. Другие два разворачиваются, и обратно. Тут гитлеровские автоматчики вскочили и к нашему окопу побежали. А нас осталось пятеро, и двое из нас ранены. Я едва свой ППШ успел перезарядить и полез наверх, счастье мое, кто-то меня за сапог дернул. Опомнился. Диск в ближайших фашистов разрядил – и за гранаты. Хорошо, что у нас несколько штук оставалось. Бросишь гранату – и голову к земле, чтобы от своего же осколка уберечься. Так вот и отбились. Повернули фашисты обратно и бегом к деревне. Мы потом перед нашими окопами около пятидесяти трупов ихних насчитали. Досталось и нам. Многие из курсантов погибли, потеряли мы и командира роты. Но бригада не дрогнула.

Два часа шел тот бой. А казалось – минуты. Сидим после него в окопе, в себя приходим. И странно нам, что уцелели. «Ну, – говорю, – ребята, жить нам теперь долго». Зря, наверное, сказал. Много наших курсантов погибло, война-то вон какая длинная оказалась.

Еще три раза в тот день они пытались прорваться на нашем участке. Но немецкие танки горели, а пехота не могла даже достигнуть наших окопов. Мы видели лица врагов, слышали их брань, но это только удваивало нашу ненависть. В последней атаке гитлеровцы, казалось, и сами поняли, что все их усилия в тот день бесполезны, они повернули обратно раньше, чем добежали до своих уже мертвых солдат.

– Знали вы, что в тот день гитлеровское командование предприняло наступление по всему фронту, бросило в бой все свои резервы, стремясь прорваться к Москве любой ценой?

– О масштабах немецкого наступления мы, конечно, знать тогда не могли. Хотя бой шел и справа и слева от нас. Чувствовалось по всему: враг не считается с потерями. Но и мы не ослабляли обороны. Держались. Наш фронт оставался прежним – та же деревушка, церковь, отрезок шоссе. На этих нескольких километрах дралась курсантская бригада, за них мы отвечали перед командованием, перед Москвой, перед всем советским народом.

Настоящее значение тех дней в сражении за Москву мы узнали потом. Но понимание важности каждого выигранного тогда нами боя – не отнимешь, было такое. У всех было – у артиллеристов, летчиков, танкистов, пехотинцев. Знали, что судьба Москвы решалась тогда у любого перелеска, на любом километре огромного фронта; каждый сбитый вражеский самолет, каждый убитый фашист близил час краха гитлеровского наступления на столицу. Тем и жили мы тогда.

– В те дни тысячи советских солдат проявили чудеса героизма, на кого равнялись вы в ту пору?

– На многих. Герои были рядом. Мы видели, как смело дрались в подмосковном небе наши летчики. Как таранили они врага на горящих самолетах. Видели, как продолжали стрелять по немецким танкам наши артиллеристы, хотя из всего расчета их осталось только двое, и те были ранены. Ну и, конечно, одними из первых узнали мы о подвиге 28 панфиловцев – прославленная 316-я дивизия дралась с нами по соседству. Да и среди курсантов было немало героев. Не обо всех тогда писали газеты, но мы-то видели, как бросались под танки наши ребята, жертвуя собой, чтобы остановить врага.

– Было ли для вас неожиданностью начавшееся в первых числах декабря наступление наших войск?

– Нет, наступления мы ждали, готовились к нему. Я уже говорил, что мы чувствовали, как враг выдыхается, к концу ноября атаки гитлеровцев прекратились. Мы же, напротив, ощущали у себя за спиной сосредоточение крупных сил. Да и командиры нам говорили: «Скоро дадим им перца, потерпите, ребята, еще малость».

5 декабря выдали нам сухой паек на 3 дня, боеприпасов вдоволь, предупредили: «Завтра в бой». Севернее нас наступление уже началось, мы его слышали по артиллерийской канонаде. Сидим в окопе, с которым уже вроде бы сроднились за двадцать-то с лишним дней, ждем, не спим. Волнение уснуть мешает. Неужели, думаем, настал на нашей улице праздник, погоним врага от Москвы до самого его логова! И каждому хочется до Берлина дойти, но понимаем: дойдут не все.

Утром у нас за спиной ударили гвардейские минометы и тяжелые орудия, и сразу полыхнула и деревня перед нами, разлетелись в пух и прах вражеские землянки, что успели гитлеровцы понастроить. Мощный был огонь, точный. Пошли и мы в бой. Ворвались в деревню, а от нее одни печи остались, хорошо, что наших людей там не было, ушли в леса. Фашисты тоже удрали, не выдержали артналета. Только техника их разбитая догорала. Собрал я своих ребят, говорю: «Запомните, хлопцы, нашу первую освобожденную деревню, от нее отсчет начнем возвращенной русской земли».

Огненный вал тем временем дальше переместился, и мы за ним. А нашу бригаду уже другие части догоняют, свежие. Помню, один лейтенант обернулся, крикнул: «Теперь наш черед, ребята, вы свое сделали!» Потом узнали, что это наступали сибиряки. Но и нас в тыл никто отводить пока не собирался, бригада шла дальше, вперед. За три дня мы больше десятка деревень взяли с боями. А 10 декабря вошли в Истру – первый крупный город. Не забуду тот день: Истра горела, всюду валялись мертвые гитлеровцы. А посередине одной из улиц стояла пожилая русская женщина, кланялась нам и плакала. Дождалась, значит.