— Что же он себе позволяет?

— Да всякое... Вопще-то он паренек толковый, с уважением. Сперва просто на стройке работал, а в прошлом годе ево в какой-то консомольский штаб выдвинули. Разъезжает теперь по Расее, молодь с других мест в Тюменю агитирует. В третьем месяце аж на Краину гонял – в Киев там, в Чернигов, ишо куды-то. Дальше – больше. То ево, понимаешь, дома нету, то в квартире дым коромыслом. Кажную неделю новые люди проживают – одни уходют, другие приходют. Общественный очень, дальше некуды. Собрания свои уже на дому назначает. Дочка пишет: замучилась к лешему – всякий раз простирай за имя, на стол приготовь, третье да четвертое принеси. А ей с сынишкой ни спрятаться, ни отдохнуть – комната одным-одна. Дочь ему, понятно, притензию, а он на тебе чего удумал: перегородил светелку надвое и опять за свое, пущее прежнего...

— И правильно сделал, – не утерпел рыжий морячок. – Он ведь не для себя старается, для людей.

— Чево, чево? – не понял старик.

— А еще гвардеец, – неожиданно устыдила его длинноногая девушка. – Сам несознательный, а других учит.

— Да я не супротив людей, – заволновался старик, – што я, не понимаю? Но работа – это работа, а сознание нащет семейства должно иметься. Зачем путать? Есть общежития, есть гостиницы. Пусть лучше на старое место возвертается, как был. Вот мое последнее слово.

— Он и впрямь не подарочек, – вновь подала голос девушка. – Родных не жалеет. А любовь?

— Я и говорю, – обрадовался внезапной перемене в ее тоне старик.

— Женщины все на любовь переводят, – засмеялся одутловатый мужчина, которого Степан Матвеевич приметил еще в санатории. – Как будто им другого дела нет…

Мысли Степана Матвеевича приняли иной поворот – на этот раз вспомнился старший сын, Василий. Всем вроде бы взял парень – и силой, и трудолюбием, и сметливостью, но вот безоглядности в деле, увлеченности, пусть такой жестокой и болезненной для близких, как у этого незнакомого комсомольского работника, ему всегда не хватало...

Кто-то из пассажиров жизнерадостно сообщил, что восемьдесят первый уже отправлен с соседней станции, стоянка короткая, нужно заранее приготовиться. Так и не закончив разгоревшийся спор, все дружно засобирались. Девушка вынула откуда-то из-за скамейки букет георгинов: оказывается, она пришла встречать дядю из Улан-Удэ. Морячок, выждав удобный момент, вручил ей свой флотский адрес. Собачонка с неожиданно красивым хвостом в благодарность за угощение решила проводить Степана Матвеевича на платформу. Только старик с самокруткой исчез неизвестно куда, словно его и не было.

Послышался перестук подходящего поезда.

– Увидимся, – пообещал балтфлотец девушке. – Сибирь маленькая! Мимо проплыл деревянный пенал железнодорожной станции с заморским,

неизвестно как попавшим в Барабинские степи названием – Карачи. Неторопливо, затем все быстрее и быстрее, пошли вприсядку колеса, выстукивая: Ка-ра-чи-ка-ра-чи...

Степан Матвеевич сидел у окна и с каким-то обостренным, цепко запоминающим, детским любопытством смотрел на уносящиеся прочь березовые перелески; на столбы электропередач, бредущие по заболоченным низинам в бетонных сапогах или на ходулях из поржавевших рельсов; на бескрайнюю пыльную степь под низким небом; на потемненные временем деревушки и поселки, изредка возникающие поодаль. Его обжигало пьянящее чувство простора, силы, неброской красоты увиденного. А видел он не только то, что проносилось перед ним, но и то, что будет проноситься лет через десять-пятнадцать – не обязательно перед ним, перед другими...

2

Утром на вокзале в Тюмени Степан Матвеевич неожиданно наткнулся на старика в солдатской гимнастерке. Его чемодан нес высокий черноголовый парень, в полосатой сорочке и зеленых, расклешенных книзу джинсах.

Старик семенил рядом с парнем, стараясь попасть ему в ногу, заглядывал в глаза. Сразу видно: он рад встрече, воинственный пыл его на время поутих. Во всяком случае, в ближайшие дни укорота зятю делать он не будет.

Парень подвел старика к служебному автобусу, наполовину заполненному схлынувшей с поезда молодежью, что-то сказал водителю. Из автобуса до Степана Матвеевича долетели слова незнакомой песни. Тихо, без надрыва, пели под гитару несколько по-юношески ломающихся голосов:

Вокзал всегда живет в тревоге,

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.