Тогда это торопливое признание художника придало сил Александру. Это произошло и потому, что мы в своих литературных началах тесно примыкали к фронтовикам, которые осваивали перо иногда с большими трудами, чем их молодые собратья. Ближе всех к нам стоял уважаемый Дмитрий Гаврилович Сергеев, фронтовик, геолог-поисковик и писатель. Он вышел на геологическую тропу сразу после войны, я на десять лет позже. Но печататься в областных газетах и журналах мы начали почти одновременно. Только в рассказах Сергеева сильнее ощущался жизненный опыт. А это в художественном творчестве ничем не подменишь. Насыщенный пласт жизни – фундамент любого произведения. Пережитое придает повествованию неповторимый запах, крепость, точность и расцветку.

Сочинить крепкие строчки нетрудно тому, чье детство прошло в тридцатые годы. У Дмитрия Сергеева это детство оборвалось с началом войны. Из девятого класса он ушел добровольцем на фронт.

«...И вот прижал нас немецкий пулеметчик в болото, кинжальным огнем порубил камыши вокруг... Слышу стоны – бойцы моего взвода под камышами... А пули – фью-ю-ть, фи-и-и... Головы поднять не дают – отлично немец пристрелялся по нас: огонек весело скачет в щелке-амбразуре... «Что делать, товарищ лейтенант? – сзади спрашивает боец. – Отступать или до конца идти?» «Сейчас, – отвечаю, – мы это гнездо разворотим и вперед!..» Сам руку к ремню, где граната. Хорошо метал я камни в* детстве, а в училище на счету был по меткости... Ну, и замахнулся на амбразуру гранатой. И тут в руку ткнулось что-то, ожгло... Пулеметчик упредил и по руке – очередью... Так и снится до сих пор тот огонек в черной щели и будто я все поднимаю гранату, да никак не могу отвести руку на полный взмах».

Это устный рассказ Дмитрия, он найдет потом свое место в повествованиях о войне. Мы слушали эту историю и рассуждали о том, что фронтовой опыт – это незабываемое. Недаром Эрнест Хемингуэй сказал, что писателя рождает детство, а писать по-настоящему заставляет война. Но Хемингуэй не знал, что такое геологический сезон в Сибири. А это весомое добавление к военному опыту, по-моему. «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян», – это поют геологи как свою родную песню.

В тайге и туманы зябче, и холода лютее, и тревоги – на каждом шагу. Дорог же вообще нет. А всего геологических сезонов у Дмитрия теперь за плечами двадцать. Как пришел после демобилизации домой, так и «не снимал рюкзака», отправился на поиски нужных в нашем хозяйстве руд и металлов. Геологическое образование дохватывал на ходу и так поднаторел, что известный составитель обзорной геологической карты Восточной Сибири Салоп не преминул воспользоваться одной крупной структурной расшифровкой участкового геолога Сергеева, правда, не упомянув его имени в числе составителей карты. «Антиклиналь перерисована в точности с моего планшета, – с добродушной улыбкой вспоминает об этом случае Дмитрий до сих пор, – а имени в авторском списке нет... Вот я и решил за перо взяться, чтобы оставить свою фамилию хоть в области сочинительства...»

Естественно, писатели не любят говорить всерьез, почему они стали сочинять, как дошли до мысли о творческой самоотдаче. Много крупных и мелких, объективных закономерностей приводят неравнодушного человека с зорким глазом и чувствительной душой к писательскому столу. Лучше всего расскажут об этом строчки книг самого автора. Даже не сами строчки, а то, что кроется в их глубине.

«О том, что мне повезло, я узнал в санбате.

– Ты счастливчик, – сказал хирург и показал осколок. – Чуть левее – и похоронная. Возьмешь на память или бросишь?

Я помотал головой – осколок, сделавший меня счастливым, шлепнулся в таз.

Длинный состав, изрешеченный бомбежками и обстрелами, уносил нас от грохота передовой. Брезентовые койки, поднятые над нарами на стальных пружинах, хлестались о доски. На остановках санитары разносили сухари и чай. В дверных проемах возникали костяки сгоревших станционных зданий, кирпичные трубы нацелены в небо, как зенитки».

В этом отрывке из рассказа «Счастливцы сорок второго года» вставало перед нами лицо войны. Но автор, как в этом рассказе, так и в других повествованиях, не останавливался на описательных картинах разрушений войны и сожалениях о ее жертвах. Дмитрий Сергеев активно вторгался в события, характеры, обстоятельства, чтобы в художественном анализе раскрыть причины, порождающие зло в малых и больших масштабах, показать носителей и приверженцев добра и зла в тылу и на фронте, на охотничьих тропах и в далеких созвездиях, в геологической палатке и в кабинете ученого, в настоящем, прошлом и будущем.

Читатели книг «Загадка большой тропы», «Костры в тайге», «Доломитовое ущелье», «Осенние забереги», «Позади фронта», «Крепость на отшибе», «Возвращение» прежде всего бывают удивлены обширностью тем и разнообразием жанров писателя. Чтобы писать плотно и достоверно в реальном, приключенческом и фантастическом ключах, надо иметь обширную эрудицию, большую культуру. Дмитрий Сергеев не пропускал новинок художественной литературы, он прекрасно ориентировался в живописи, скульптуре, зодчестве, вопросах экономики, науки, истории, философии, религии, права – во всем, что хорошо должен знать современный писатель.

Недавно я рецензировал рукопись начинающего автора и указал ему на слово, которое он употребил, не зная его смысла, да еще неверно написал.

– А-а, редактор поправит, – беспечно отозвался он. – Он зарплату за это получает.

– Ну, для начала сообщу вам, что до редактора, пожалуй, ваша рукопись и не дойдет, – заметил я, – а, во-вторых, писатель должен быть сам грамотным человеком...

И я вспомнил, как беспощадно чехвостил Дмитрий Сергеев наши первые рассказы, начиная с элементарной грамотности, а потом уж переходя к стилю, языку, плотности, колориту, правдивости изображения, образному строю. Надо сказать, что и свои произведения он до сих пор отдает на наш читательский суд и глубоко переживает свои промахи, когда они у него случаются. И несмотря на суровую критику друзей, дом его всегда открыт для них. И в квартире Сергеева, окна которой выходят на шумный студенческий городок, никогда не бывает без гостей. К Дмитрию идут молодые и старые, инженеры, студенты, художники, заезжие и местные, маститые и безымянные и, конечно же, друзья-геологи, товарищи по таежным странствиям. Писатель живет как бы неотрывно от нужд геологического производства – друзья все время подновляют его давние впечатления, которые, кажется, уж написаны самыми отборными красками.

«Славка вспотел, разделся до пояса. Ему давно хотелось пить. Когда знаешь, что близко есть чистая холодная вода, жажда не так мучительна. В каждой речке у воды свой вкус. Живя в городе, он не знал этого, различал только газировку – разный сироп. Вообще горожане многого не знают, не знают даже самого главного: как хорошо жить в городе. Там нет одиночества. Одиночество там бывает только выдуманное. Когда рядом люди, человек не одинок. Уж это-то Славка начинал понимать.

Кончился шурф. Славка побежал на берег. Вода заметно спала, на середине обнажились валуны. Белая пена бурлила позади них. Грудью лег на прибрежные камни и пил не торопясь, мелкими глотками, растягивая наслаждение»...

Авторитет Дмитрия Гавриловича, старшего мастера, неукоснительно признавался всеми. Знаю по себе, как только садишься за новую работу, мысленно прикидываешь, а как Дмитрий отнесется к новому твоему слову. Представляешь вышедшего тебе навстречу сибирского крепачка, разметанные над широким лбом прямые темно-русые волосы, посверкивающие в глубоких глазницах серо-зеленые глаза и этот... отбрасывающий жест правой руки с двумя не действующими с фронта, яростно скрюченными пальцами. «Твой замысел сразу фальшивым был – вот в чем дело! – говорит он напряженным голосом, сбивчиво и страстно. – Неужели ты сам этого не чувствуешь?»

Чувствовал и стыдился не один я.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.