Не развеется ветром

После такого выступления Шибайкина вопрос о прицепщике был улажен в пять минут, и первую борозду мы прокладывали вместе с Виктором Савинковым. А Рита Гирнева?.. Я уже говорил, что у нас было два «С-80». Так что и для Риты нашелся пятикорпусный плуг. Она стала работать прицепщицей у Ивана Коновалова.

Первая борозда... Потом рядом с первой пролегла вторая, десятая, сотая, тысячная. Это легко написать, а ведь в действительности те многокилометровые борозды ложились совсем не так, как строчки на бумагу. На Украине я работал сцепом из двух пятикорпусных плугов, а здесь могучий «С-80» (самая мощная по тем временам машина) через силу волочил один пятикорпусный.

Степь сопротивлялась, не желая покоряться. Хлебопашество вообще занятие не для слабых, а каково нам было распахивать под хлеб целину, когда даже за какой-нибудь гайкой приходилось тащиться на центральную усадьбу, до которой 25 километров бездорожья? А холод, бытовая неустроенность? А полчища комарья?.. Помнится, заглянул я как-то на загонку, где работали Коновалов с Гирневой. Смотрю на Риту и не узнаю: лицо, руки, шея, – все распухло и комарами изъедено.

– Кончай работу, – приказываю. – Иди в палатку, надо переждать, пока ветер комарье разгонит..

А Рита ни в какую не соглашается, не хочет бросать работу, и все тут. Вижу, не переломить мне ее упрямства.

– Тогда, – говорю, ; – сделаем вот что.: нальем в консервную банку отработанного масла, чтобы дымом, значит, комаров распугивать.

Так она и поступила. В дыму, правда, тоже работать не сладко, но что поделаешь?.. Когда на выбор два зла, выбирают то, которое терпимее.

А однажды – дело, как сейчас помню, было в самом начале августа – к нам на стан не подвезли воду. У нас же воды оставалось в обрез, и вопрос стоял так: или отдать имеющуюся воду поварихам

для приготовления ужина, или залить ее в радиаторы тракторов, чтобы не прерывать пахоту. Вот какая ситуация. Собрал я хлопцев.

– Что делать будем? Решение было единогласно:

– Будем пахать, а поужинаем всухомятку...

Пять с половиной тысяч гектаров целины распахали мы за весну и лето – на две с половиной тысячи гектаров больше, чем предписывал план. Что же касается сева, то на первый год сев не был предусмотрен. Но разве могли мы утерпеть и не проверить: велика ли плодородная сила новой земли? Понятно, что не могли, а потому сеяли рядом с полевым станом маленькую полоску земли. Результаты превзошли наши ожидания – пшеница уродилась на славу. До сих пор помню тяжесть крупных, как горох, зерен. Как же радовал глаз и сердце этот хлеб первого, пробного урожая!.. Значит, нечего опасаться, что труды наши пойдут прахом, значит, целина действительно может стать неиссякаемой житницей... Так думалось в пятьдесят четвертом, и никому из нас даже в голову не приходило, что следующий год окажется годом несбывшихся надежд.

Старожилы никогда не позабудут, как это было: немилосердное солнце, прокаливающее землю до подпочвенных глубей, пыльное марево во весь горизонт, и за все лето ни капли дождя. Полные самых радужных надежд, мы засеяли с весны все пять с половиной тысяч гектаров первоцелинной пахоты, а урожай получили курам на смех – всего-навсего по три центнера с гектара. Это на круг.

Ничто так не подтачивает человека, как разочарование. Можно голодать, холодать, терпеть любые лишения, но если потеряна вера в дело, ради которого ты выносишь невыносимое, то ты уже не боец. Это я знаю по себе. Что тут скрывать, и мне в то лето точила сердце заячья думка: махни на все рукой и возвращайся на Украину, стоит ли из кожи лезть, если никакой отдачи?.. Я только подумывал о том, чтобы сказать целине «прости-прощай», а другие без долгих раздумий собирали вещички и подавались восвояси, разнося во все края слухи о том, что целинные земли – та самая овчинка, которая не стоит выделки.

Что до меня, то я окончательно решил для себя, как мне жить дальше, после того, как однажды на ужин в бригадную нашу столовую не пришли трое: два хлопца – москвич и запорожец – и девушка-свердловчанка.

В ту ночь я долго не мог уснуть. Представил себе, что я так же, как эти трое, тайком, ни с кем не попрощавшись, исчезаю из совхоза. И тут же мне стало до того стыдно, будто я и вправду взял себе на душу постыднейший из всех грехов – дезертирство. Вспомнился отец. Вернее, один только эпизод из его достойно прожитой жизни. Я уже рассказывал, что мой отец был партизаном. Так вот, случилось так, что отряд, в котором он воевал, наткнулся на карателей. Бой был тяжелым, кровопролитным, но потерял отряд всего только двоих. Нет, эти двое не погибли в бою – один сбежал, как последний трус, а другой уничтожил свой партбилет. Сразу же после боя состоялось партийное собрание. На нем коммунисты исключили из партии двоих и тут же приняли в свои ряды пятерых. Одним из этой пятерки был мой отец. Вот какой эпизод вспомнился в ту ночь, которая стала поворотной в моей судьбе.

Утром я подал парторгу заявление: «Прошу коммунистов-целинников принять меня кандидатом в члены Коммунистической партии Советского Союза. Ни на шаг не отступлю от намеченной цели. Воля партии и комсомола для меня превыше всего. Ваше доверие оправдаю честным трудом и всей своей жизнью».

А в следующем году на целинную улицу пришел праздник, следующий,

пятьдесят шестой год, подтвердил, что правда на стороне тех, кто, как солдаты присяге, остался верным этой трудно поддающейся земле, – на третьем году целинного подвига Казахстан дал стране миллиард пудов зерна. Невозможно зримо представить, что такое миллиард пудов. Но я помню хлебные бурты на площадках нашей бригады. Вернее, это были не бурты, а горы. Никогда в жизни я не видел раньше столько хлеба: куда ни взглянешь – хлеб, хлеб, хлеб. Четыреста тысяч пудов хлеба – таким был вклад нашей комсомольско-молодежнои в республиканский миллиард.

Так мы начинали. С тех пор прошло четверть века нашими заботами неузнаваемо преобразились земли, которые называют теперь целинными лишь в знак уважения к заслугам людей, преобразивших степь.