Павел Аполлонович, не вдаваясь в уточнения, ответил с некоторой запинкой:

– М-м... да... родственник.

– Ну, так я вам советую этого не делать. Получена бумага, что как только вы потребуете свидания с Чернышевским, вас велено арестовать.

«Добряк» и «дедушка» сильно покривил душой: указания на арест в «бумаге» не было. Но Ровинский так и уехал, не повидавшись с Николаем Гавриловичем.

6. «Чернышевского перевожу в Вилюйск»

В Иркутском остроге, официально именовавшемся тюремным замком, шибало смрадом нечеловеческой скученности тех, кто сам о себе говорил: «Мы – решенные, всего лишенные».

Тюрьму – длинную, кирпичную, в два этажа, под тусклой жестяной крышей – возвели в расчете на четыреста пятьдесят душ, а держали впятеро больше. Согласно статистике, в год, о котором речь, в семьдесят первом, изнывали здесь 1334 осужденных, среднесуточно поступал и уходил 801 этапный арестант.

Для особо важных преступников имелись одиночные, так называемые секретные камеры: тяжелая дверь с висячим замком и прорубленной форточкой для подачи пойла; замызганное окошечко слепо глядело в каменную тюремную стену.

Лопатин сидел в секретной. Посадили его туда не сразу, а после того, как за ним, выражаясь арестантским жаргоном, «ходила волна» и он «отведал простокваши».

А поначалу, в феврале, поместили его на главной гауптвахте при жандармских казармах. Следствием занялся подполковник Купенков. Ввиду чрезвычайных обстоятельств и пристального внимания Петербурга курировал следствие начальник жандармского управления полковник Дувинг.

Оба штаб-офицера прекрасно знали, что перед ними не Любавин, а «известный в революции» Герман Александрович Лопатин. Оба были убеждены не только в его «духовной связи» с Чернышевским, но и в том, что Лопатин приехал вызволять последнего. Знали и понимали, однако...

Хоть лопни, а Любавин – Лопатин вывернется. Спрашивают: не желал ли устроить побег Чернышевского? Отвечает изумленно: я, мол, даже и вопроса такого не понимаю; слыхал на сей предмет разные разговоры, но чтобы я... в моем-то шатком, ненадежном положении? Спрашивают: а бумажку-то заглотнули в момент ареста, это как прикажете понимать?_ И глазом не моргнет: интимное, господа, амурное, неприятно отдавать посторонним... И все в эдаком смысле.

А из Петербурга, из Третьего отделения, присылают аттестацию: «Герман Лопатин умен, с большими способностями; характера твердого, настойчивого, предприимчив, умеет расположить тех лиц, которые ему нужны. Вместе с тем натура кипучая, требующая деятельности, но деятельности в противоправительственном духе, так как во всех его действиях и даже в письменных объяснениях весьма рельефно проглядывает ненависть к правительству и настоящему порядку в России...».

Зима отошла, от байкальской шуги очистилась синяя Ангара, и вот уже яблони зацвели обильным цветом, будто и вправду обещая крупные плоды. И уже мужики-плотогоны купались в Ангаре, как всегда, удивляя горожан своей отчаянностью. И наступило лето, по обыкновению ясное – числом часов солнечного сияния столица Восточной Сибири не уступала Северной Италии.

В Италии Лопатин побывал в шестьдесят седьмом: ринулся под знамена Гарибальди, но, увы, опоздал – красные рубашки, потерпев поражение, рассеялись. Впрочем, вспоминалась сейчас не Флоренция, не каменистая дорога в Ниццу, куда он шел на свидание с Герценом, а Ставрополь, первая ссылка, тамошняя гауптвахта, и мягкий шлях на Ростов, и это ощущение удали, свободы, молодости. Со ставропольской гауптвахты исчез удачно; почему бы не исчезнуть с иркутской?

В субботу, июня третьего дня, Лопатин совершил этот маневр. Ловкий и сильный, бежал он, машисто выбрасывая длинные ноги и что есть мочи работая локтями, бежал «на ура», слышал крики, выстрелы, топот копыт... Лютый унтер Ижевский едва не зарубил саблей. Спасибо, другие верховые оттерли взъярившегося кавалера.

Настигла «волна» (на тюремном жаргоне – погоня), отведал «простокваши» (совершил неудачный побег), и в этот же день следователь Купенков поручил полицмейстеру перевести его в острог, «внушив притом смотрителю тюрьмы иметь за ним неослабное наблюдение как в отношении содержания, так и настроения».

Недели тянулись и месяцы.

Новый генерал-губернатор Синельников не торопился. Он желал убедиться, нет ли окрест других Лопатиных. Наконец телеграфировал в Петербург: «Чернышевского перевожу в Вилюйск». Но опять не торопился старый генерал Синельников. Больше месяца ушло на сочинение «Инструкции для наблюдения за государственным преступником Чернышевским». Из ее семнадцати пунктов десять определяли порядок конвоирования.

Эти десять условий были объявлены штабс-капитану лейб-гвардии Семеновского полка Зейферту, адъютанту губернского жандармского управления. Горчайший пьяница и бесшабашный картежник, он любил быструю езду и очень умело, зубодробительно колотил ямщиков, загоняя лошадей до смерти. Так что операция вверялась надежному воину.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.