...В Прагу въехали утром. Город был каким-то торжественным, парадно-ярким, сквозь сметанные сгустки облаков просвечивал кругляк солнца – хорошо выспавшийся, пышущий инопланетным здоровьем, молодой, он плавал в воздушной сметане, ровно кусок масла, желтый, свеженький, только края малость подгорели, лучились оранжевым. Крыши домов, мокрые от утренней росы, были броскими, цветастыми, одна краше другой: тут были и карминные, в густую коричневу, и зеркально-серые, и ореховые с сизым налетом, и розовые с примесью нежного белого тона, крыши черепичные и железные, тесовые и из керамических пластин, с высокими горделивыми стояками труб, с большими, нараспашку, похожими на гигантские уши, слуховыми окнами, с острыми неустойчивыми ребровинами стесов, крутые и плоские, четырехугольные, как у замков эпохи Ренессанса, и острые, почти отвесно свалившиеся вниз, – о пражских крышах можно стихи складывать, песни петь.
А узкие, немного мрачные в своей тесноте улочки еще были темны, они еще дышали ночью и прохладой, солнце пока не добралось до них.
Прага встретила их возбужденным утренним шумом, сытым бурчаньем застоявшихся машин, шарканьем подошв, дымом – где-то неподалеку сжигали дряхлое деревянное строение, а старый маневровый паровоз, пускающий блеклые, полупрозрачные кольца из латаной, похожей одновременно на сапог и воронку трубы, приветствовал «Икарус» поросячьим визгом – паровоз этот толкал перед собой длинную цепочку тележек, груженных песком, чуть ли не к самому центру города.
– Это они, молодые-интересные, метро тут себе строят, песок – это отту да, – пояснил Гриня Шишкин, нагнав на лоб складки морщин, что придало его лицу многозначительный вид.
Группу разместили в отеле второго класса «Унион» – более подходящего отеля для туристов, к сожалению, не нашлось, мест не было: в Праге проводился какой-то очень широкий многотысячный конгресс, он-то и съел все гостиницы, все места.
– Наш «Унион» не самый плохой отель, – пояснила Анна Исаченкову, – в городе существуют отели пяти разрядов. Высший – это «люкс», потом идут разряды А, В, С, и еще есть разряд четвертый, самый последний... Вот такое тут гостиничное деление.
После обеда они пошли побродить по Праге. Утренние контрасты света и тени исчезли, воздух попрозрачнел, они шли молча, и по сосредоточенным лицам их можно было угадать, что им здесь все интересно, все оставляет след в благодарной памяти. И прохожие, уверенные в себе коренные пражане, чувствовали это, приостанавливали шаг, будто удивляясь занятности, деловому любопытству Исаченкова и Анны.
Он осторожно взял ее под руку, прижал к своему боку локоть. И чуть не задохнулся от какого-то яростного прилива неясности и тоски, от охватившего его сложного, неожиданно нового ощущения.
Каменные мостовые мокро блестели от полулетнего-полуосеннего жара, видно, последнего в этом году. Судя по сметанной наволочи, обметавшей небо поутру, скоро зарядят дожди, безысходные, серые, слепые, и тогда уж осень точно станет полноправной хозяйкой в городе. Под ноги шлепались крупные красноватые листья, мягко потрескивали под каблуками, оставались лежать неподвижно, давленые, навевающие печаль.
– Куда мы идем? – тихо спросил он.
– Не знаю, – отозвалась она. – Может, отправимся в Пражский кремль? Они долго шли уютными улочками, мимо каменных полуподвалов, откуда доносилась едва различимая музыка, горьковато пахло копотью и сальным духом хорошо прожаренных шпикачек, потом, миновав низко посаженные гранитные ворота, вышли к сложенному из старого, ставшего белым камня мосту, натужно выгнувшему свою горбину; под горбиной, дробясь о толстые быки, о крепкие, склепанные из дуба ледоломы, печально и как-то удивленно несла свои тихие воды Влтава. В прозрачной неглубокой ряби бесшумно плескались крупные непугливые утки – их было у моста, как сизарей на иной московской площади, у того же Манежа, например. Изредка кто-нибудь с моста кидал в воду хлебную корку или кусок булки, и тогда утки, дружно топоча лапами по воде и помогая себе крыльями, кидались к этой корке, беззлобно дрались, вырывая еду друг у друга.
– Это знаменитый Карлов мост, – проговорила Анна.
По обе стороны моста, у толстотелых, неровно обструганных парапетов сидели художники – все как один в джинсах, в ярких шотландках, с платками, выглядывающими из распаха рубах, чуть отрешенные, безразличные к толпе гуляющих. Тут асе были выставлены холсты с видами Праги – уже в рамках, застекленные, готовые к продаже, около холстов толпился оживленный люд, в основном иностранные туристы, слышалась английская, немецкая, греческая речь, восклицания, щелкали блицы.
– А кремль, он по ту сторону реки, за мостом, – произнесла Анна и потянула Исаченкова вперед. – Вон, на холме... да не заглядывайтесь на эти картины, все равно денег на них не хватит...
Тихими каменными проулками, вдоль глухих, без выбоин, стен, от которых цоканье каблуков отлетало, как горох от металла, – звук действительно горохом сыпался на мостовую, – они поднялись наверх, и то, что увидели, было слепящим, таинственно притягательным... Целый город лежал внизу, в сизом слоистом пару, плоскими струями поднимавшемся под разжиженную облачную навесь; под ногами было много зелени, еще свежей, лишь местами тронутой коричневой осенней прелью; далекие взлобки, похожие на морские волны, с полянами и перелесками исчезали, растворялись в прозрачной густоте, сливались с небом – зрелище это было, ну, просто чертовски красивым.
– Ох, какое диво! – незнакомым шепотом произнесла Анна. Исаченков улыбнулся и подумал, что слово «диво» могут произносить только женщины, это не мужское слово.
Потом они вошли в кремль, который здесь называли градом, Пражским градом.
Собор святого Витта, похожий на парижский Нотр-Дам, украшенный знакомой по сотням фотографий готической розеткой и химерами, высился строго и мрачно, царапал острыми шпилями небо, и откуда-то с высоты, из небесной глуби опускались на землю резковатые, гортанные, печальные звуки органа.
– Собор святого Витта считается вершиной готики, – сухо, по-ученому склад но и ровно произнесла Анна.
Исаченков машинально кивнул в ответ.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Рассказы