С той поры, когда они пересекли границу на огромном, похожем на железнодорожный вагон, страшноватом в своем блеске «Икарусе», Исаченкова не покидало ощущение открытия, познания чего-то нового, потайного, неизведанного. И не поездка была тому причиной (за границу он, как ни странно, выезжал в первый раз), не дивные чешские пейзажи – оглаженные, прибранные, аккуратные, как театральная декорация, – нет, не поездка, не пейзажи были тому причиной... Тут что-то другое. Их туристская группа была не очень многочисленной, но зато разношерстной. Тут были и рабочие, и инженеры, и учителя, и кандидаты наук, и даже один писатель затесался, но, как это всегда случается в поездках за границу, все как-то сразу, вмиг, словно сговорившись, объединились, у всех появились общие интересы, ощущение единого целого.

В Остраве, куда «Икарус» пришел уже поздним вечером, к группе присоединился переводчик Вацлав – худенький, как мальчишка, полумуж-полупаренек, в замшевой куртчонке, с потертой автомобильной сумкой в руках, белобрысый, с тонкими, ладно приклеенными к темени прядками волос. Быстрый, смешливый, со светлыми глазами, он быстро расселил всех по номерам отеля и исчез.

Острава жила своей жизнью. Скрежетал на поворотах трамвай (Исаченков вспомнил, как Вацлав давал им «трамвайные наставления», растянул губы в улыбке – переводчик говорил по-русски хотя и бегло, но довольно коряво, смешно: «Трамваи здесь ходят всю ночь, правда, с большими перерывами – в сорок – пятьдесят минут. Плата за проезд в дневное время – одна крона, в ночное, после двадцати трех ноль-ноль, – две кроны. И такси в ночное время тоже удваивает оплату. Входят в Чехословакии в трамвай с передней площадки, выходят с задней»), голубым и красным посверкивали ресторанные рекламы.

– Ну что, молодой-интересный, давай за приезд. – К Исаченкову подошел Гриня Шишкин, рослый, накачанный, из щек вот-вот помидорный сок брызнет. О таких у Исаченкова на службе говорят: «Здоровьяк!»

«Здоровьяк» извлек из чемодана бутылку, ногтем большого пальца поддел жестяную пробку за висюльку, и пробка – из тех, что открывается не сразу, такую надо брать ножом, отверткой, стамеской, шилом, настолько она прочна и неприступна, особенно если эта самая висюлька вдруг оторвется, – пробка вдруг с гулким хлопаньем слетела с горлышка и тупо шмякнулась в потолок.

— А? – Гриня выразительно щелкнул себя пальцем по горлу.

— Не хочется что-то, – тихо отозвался Исаченков.

— Молодой-интересный, а чудной, – с сожалением произнес Гриня.

Исаченков оглядел номер. В дверь врезана аккуратная тонюсенькая ледышка-глазок, который, если приложиться к нему, охватывал весь коридор, над дверью висело яблоко звонка, в номере стояли два телефона – один связывал с портье, другой с городом. Умывальная комната была тесной, до потолка обложенной голубым кафелем, в центре пола серела маленькая пластмассовая дощечка в «арифметику», дырчатая – сток для воды, а душ являл собою некое подобие крана с длинной резиновой кишкой, выпрастывающейся из раковины... Исаченков не смог досмотреть номер до конца, как прохрипел звонок. Гриня, жуя на ходу кусок твердой колбасы, метнулся к двери, расплылся в улыбке:

– Наше вашим, давай спляшем, молодая, интересная.

На пороге стояла девушка из их группы, прибранная, в модном платьице. Исаченков не помнил точно имени, но, кажется, ее звали Жанной.

— Мальчики, я за вами, – сказала Жанна. – Мы в номере собираемся. Немного посидим, потанцуем...

— Музыка у вас есть? – спросил Гриня.

— Репродуктор. Сейчас вечер, танцевальные программы одна за одной... Ждем вас в девятнадцатом номере.

В девятнадцатом номере, когда они пришли, находилась чуть ли не вся их группа, было тесно и душно, раздавались тихие смешки, звяканье посуды, полушепот-полуговор. От духоты, от влажной тяжести воздуха у Исаченкова заложило уши, под ложечкой, в самом раздвиге грудной клетки, зло и остро шевельнулась застарелая боль, и Исаченков прошел на балкон.

Едва облокотился на бетонный, отдающий дневным теплом срез перил, как увидел, что на балконе он не один – рядом кто-то шевельнулся, он скосил глаза, увидел ладно подобранную фигуру, четко прорисованный профиль с крупными, по-негритянски вывернутыми губами, придававшими лицу молодой женщины независимый, даже немного дерзкий вид. Скулы у нее были мягкие, спокойные и, когда на лицо падал рекламный отсвет, по-детски розовели, и пушок на них обдавало сиянием. Глаза в темноте казались глубокими, почти черными, без блеска. Исаченков, который собирался забраться в душевный подпол, уйти в себя, вдруг почувствовал тягу к разговору.

— Скучаете? – невпопад, лишь бы что-нибудь сказать, спросил он и сморщился, как от горького.

— Нет, – спокойно и коротко прозвучал ответ.

— Вы первый раз в Чехословакии? – продолжил он, стараясь сохранить ровный тон.

— Нет. – Ответ был по-прежнему односложен.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.