Он резким движением вытащил из кармана пачку папирос, положил их на сиденье. Потом порылся в другом кармане и извлек два кусочка сахара и обломанный сухарь.
- Больше у меня ничего нет, - виновато сказал Рагузов.
- Останьтесь, Василий Яковлевич, - чуть не плача взмолился Ваня.
- Держись, Иван Степанович, - похлопал его по плечу прораб, - как доберусь, сразу же за тобой пошлю трактор.
Рагузов выстрелил дверцей кабины и пропал в снежной неразберихе.
Сначала он шел по следу, глубоко впечатанному гусеницами трактора в грейдер. Белый прах, закручиваясь в смерчи, носился вокруг. Выставив перед лицом, как заслон, согнутую в локте руку, он шел и шел, прощупывая сапогами ребристый след. Ему казалось, что под ногами такая надежная опора, что сбиться с пути просто невозможно. Но вдруг эти следы пропали. Словно провалились сквозь землю. Вернее, сквозь снег. Напрасно Рагузов разгребал снег носком сапога, напрасно кидался от сугроба к сугробу, надеясь наткнуться на траковый след.
И тут Рагузов понял, что заблудился, что в этой дымно клубящейся мгле можно метаться до умопомрачения, а его единственный шанс на то, чтобы уцелеть, - это не потерять голову. Иначе буран заморочит его и, закружив, измотав, выжав до капли последние силы, заведет под шумок с этого света на тот.
- Единственный шанс, - повторил он вслух и, сдернув рукавицу, сунул руку за борт стеганки. Движения эти были почти что механические, но Рагузов отчетливо сознавал, зачем ему именно сейчас понадобились блокнот и карандаш.
Присев у сугроба, он положил блокнот на колено и начал торопливо писать. Вслепую. Не видя ни строчки. Но тоже отчетливо сознавая, что он пишет и зачем он это делает.
Он сунул блокнот в карман и поднялся. Желтой ящерицей юркнул в снег карандаш.
Рагузов рукавом ватника содрал намерзший на ресницы иней и стал осматриваться вокруг. Но, куда ни глянь, была лишь сумеречная кутерьма мятущихся снегов. В лицо впивалась иглистая пыль, глаза заволакивало слезами, и ресницы снова смерзались. Он так ничего и не высмотрел...
Чтобы не замерзнуть, нужно было двигаться, и Рагузов, с трудом переставляя ноги, потащился по взбаламученному бездорожью. Внезапно снег расступился под его ногами, Рагузов, еще не понимая, что с ним стряслось, полетел куда-то вниз. Режущая боль перехватила дыхание, уши наполнились шумом, и в этом затемняющем сознание шуме мгновенно растворилось гундосое вытье бурана.
Некоторое время Рагузов лежал неподвижно, с закрытыми глазами, уткнувшись лицом в снег. В ноге чуть повыше щиколотки пульсировала боль, и он чувствовал, что от толчка к толчку нога раздувается, точно шина, когда ее накачивают насосом.
«Перелом», - бесстрастно, как о чем-то не имеющем к нему никакого отношения, думал он, хватая губами снег. Он инстинктивно догадывался, что стоит двинуть ногой, и сознание покинет его. В затылке ломило. Подбородок и лоб задеревенели. «Вот так и замерзают», - подумалось ему. Рагузов заставил себя открыть глаза и, приподнявшись на локтях, осмотрелся.
Упал он в глубокую вымоину, такие казахи называют «жырыками». Ее склоны, нет, не склоны - скосы были круты, местами почти отвесны. Если бы не снег, несколько сглазивший крутизну, вообще бы не стоило думать о том, чтобы самому, без чьей-то помощи выкарабкаться из этой западни.
«Ползи, хоть из кожи вон - ползи!...» - приказал он себе.
Вытянув руки вперед, он запустил скрюченные пальцы в слежавшийся снег. Осторожно, чтобы не разбередить боль, согнул в локте сперва одну, потом другую руку и, словно с помощью рычагов, передвинулся вверх по скосу. На десяток сантиметров. Боль в ноге сразу же дала о себе знать. Но он тем же манером продвинулся еще на десяток сантиметров... Чем выше он поднимался, тем с большим трудом давались ему эти длинные, как версты, сантиметры. Он то и дело поднимал глаза кверху, к развесистому кусту, черневшему на краю обрыва. Ему казалось, что куст совсем рядом, нужно только ухватиться за его ветки - и он спасен.
«Доползу, хоть вон из кожи - доползу...» - шептал Рагузов, не подозревая, что он уже не двигается. Он лежал, уткнувшись лицом в снег, не чувствуя, как ветер, забравшись под стеганку, выдувает из-под тонкого слоя ваты остатки живого тепла...
«Дорогая моя Симочка!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.