Я представляю его мальчиком, и вместе с тем в памяти возникает и недавнее: огромный зал, залитый светом, много взволнованных людей, аплодирующих стоя, эстрада, оркестр и среди оркестра бесконечно дорогой мне человек, который создал такое глубокое произведение, где все, что мы пережили, что перестрадали мы в страшное военное время, и те светлые наши надежды зазвучали так верно и знакомо, словно он задушевно беседовал с каждым из нас, русских людей.

Я говорю о дне 4 ноября 1943 года, когда в Большом зале Консерватории в Москве была впервые исполнена новая, Восьмая симфония сына.

В этот день, не скрою, я почувствовала себя немножко гордой за то, что долгие годы, прожитые мной на земле, и мои заботы о детях не прошли даром,, что свой материнский долг, подчас нелегкий, я выполнила я имею право теперь, когда голова стала седой, на то уважение и любовь, которые, знаю, чувствуют ко мне мои дети и мои внучата-шалуны, те самые, что кричат сейчас за окном в два голоса: «Бабушка» – и манят к себе...

Но сегодня им не дождаться меня. Как-нибудь обойдутся. Мне хочется сегодня раскрыть свою старую шкатулку, вынуть пожелтевшие от времени письма и фотографин, воскресить в памяти первые детские годы моего сына, подумать о том, почему же стал он известным, большим человеком, кажется, даже гениальным, если верить тому, что о нем говорят.

...Я раскрываю свою шкатулку. Здесь заключено мое былое. Здесь все, что дорого мне.

Вот прежде всего предо мной фотография старого русского ученого, с именем которого связана судьба моего мужа. Это великий русский химик Дмитрий Иванович Менделеев, обаятельный, светлый человек, внимательный и чуткий старший товарищ для тех, кому посчастливилось с ним работать. Мой муж сразу после университетской скамьи был принят Менделеевым и прошел под его руководством первые, самые трудные шаги самостоятельной научной деятельности.

..Здесь я вижу письма мужа. Был он хороший, жизнерадостный русский человек, прекрасный отец, любимый и близкий мой друг. Вспоминая его характер, я нахожу знакомые черты в нашем сыне – Дмитрии. Мне думается, что доброе сердце, способное остро воспринимать человеческие страдания, необычайно развитое чувство справедливости и особая душевная чистота – качества, переданные по наследству отцом своему сыну.

Семья наша была обычной русской, патриархальной. Мы любили весело встретить Новый год, отпраздновать рождение или именины с непременными подарками и поздравлениями, любили посетить в воскресенье всей семьей театр, побывать в гостях и принять гостей у себя. Дети росли в атмосфере здоровой и спокойной. Никто не мудрствовал над ними, не выдумывал особых правил воспитания, – они нормально развивались, шалили, жили своей полной, красочной, детской жизнью, где каждый час открывается что-нибудь новое.

Митя, например, питал страсть к кубикам. Он фантазировал с ними невероятно, строил какие-то ему только известные сооружения, способен был часами играть один, никому не мешая. Сестры его Мария и Зоя, как и подобает девочкам, отдавали явное предпочтение куклам.

...Теперь на глаза мне попалась программа домашнего концерта, написанная кем-то из друзей в веселую минуту. Она датирована сентябрем 1913 года, последнего мирного года перед первой мировой войной. В программе в шутливой форме перечислены исполнители номеров, и в том числе маленький семилетний Митя «под роялем», то есть в укромном уголке, куда он наивно прятался от меня, чтобы продлить время пребывания в гостиной сверх положенного и послушать музыку.

Так ясно я себе его представляю в этом возрасте: он стал немного задумчив, рассеян, пожалуй, флегматичен, что-то занимает его думы и отвлекает от привычных игр. Он страстно любит музыку, и целая драма увести его спать, когда у нас в доме наши музыканты-друзья.

Музыка, хорошая, настоящая музыка занимала всегда огромное место в нашем семейном быту. Чуть не ежедневно у нас по вечерам собирались мои товарищи по консерватория. Мы играли квартеты и трио. Чайковский, Бетховен, Рахманинов были нашими излюбленными композиторами. Мы могли переигрывать их произведения без конца, хоть до рассвета, н уверена я, что эти прекрасные вечера классической камерной музыки немало способствовали развитию музыкального вкуса у композитора-сына, который тогда ютился в своем укромном уголке, боясь шевельнуться от счастья.

Мы, родители, конечно, хорошо понимали и тогда, что сын наш достаточно музыкален для того, чтобы стать в будущем профессионалом-музыкантом. Старшая дочь, Мария, блестяще занималась в Петроградской консерватории, и можно было думать, что и Митя хорошо покажет себя. Но вместе с тем мы не спешили. Сказать правду, я не очень одобряю, когда юный, неокрепший талант начинают всячески мучить ради того только, чтобы произвести сенсацию, выпустив на концертную эстраду маленькое нервное существо с громким именем «вундеркинд». На мой взгляд, очень и очень редко бывает, когда такой ранний музыкант впоследствии вырастает во что-нибудь действительно интересное. Большей частью поражая зрелым не по возрасту мастерством в пять-шесть лет, он в тридцать представляет собой явление вполне заурядное, ибо творческие силы исчерпаны, организм устал, и человек преждевременно изжил себя.

...Передо мной листок календаря. В этот день Мите исполнилось девять лет, и он впервые сел заниматься со мной у рояля. Этот день я считаю самым знаменательным в моей жизни. С первых же минут моих занятий с сыном я поняла, что со мной рядом феноменальных способностей мальчик.

Он прежде всего заявил безапелляционно, что «по линейкам» заниматься не станет, и потребовал пьеску. Я усмехнулась сначала и, решив немного остудить его пыл, поставила перед ним анданте из симфонии Гайдна в переложении для фортепиано. Вещь эта несложная, но, во всяком случае, требующая хотя бы небольшой подготовки н знания музыкальной грамоты. Митя мог, конечно, знать, на какой линейке стоят «ми» или «до», для этого он достаточно долго просиживал с нами, когда я занималась с дочерью, но больше он не знал ничего и честно попросил меня объяснить ему значение бекаров, диезов и бемолей. Я объяснила. И после этого, наморщив лоб, он стал медленно, но абсолютно верно проигрывать анданте, забавно компенсируя отсутствие техники игры своими собственными, на ходу изобретенными приемами.

Вскоре он свободно уже играл это анданте и, кроме того, «Менуэт» Моцарта и весь «Детский альбом» Чайковского.

15 августа 1915 года, спустя месяц после моего первого занятия с сыном, я повела его к одному из лучших петроградских педагогов, Игнатию Глиссеру, имевшему свою музыкальную школу.

— Привела вам замечательного ученика! – с гордостью сказала я, выдвигая вперед сына.

— У всех матерей замечательные дети», – улыбнулся Гляссер, с интересом все же поглядывая на Митю.

А потом, когда дослушал игру сына, сразу стал серьезен, даже суров, и сказал мне, что я, пожалуй, права...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.