Клуб «Музыка с тобой»

Великое всегда недоступно, далеко, а тут рядом. С особым чувством играла я «У камелька».

...На дворе неуютно, и хочется в дом, где можно затопить камин, зажечь свечу, сесть на диван, и теплый кот будет излучать уют. Лежит светящийся лист бумаги. Огонь в камине – источник чередующихся в настроении мыслей. Зима! Такое славное для работы время Пора раздумий, приготовлений к чему-то существенному. Приготовление к расцвету цикла жизни – весне.

Будто заморожено раннее дарование, будто уснули силы природные, будто испытывала судьба, выдерживала свой срок...

Миновала невозвратимая пора детства! Ушла музыка, которую слышал он один. Куда девалась дивная способность слушать и слышать? Внимать миру, верить?

Наползла туча – пришло отрочество с его сомнительной круговертью, критическим самокопанием, грустными открытиями. Дитя и юноша – не просто два возраста, а два человека. Где «нежные чувствования»? Где Пьер, который мучился звуковыми галлюцинациями, не отходил от рояля? Он окружен стеной музыкального молчания. Еще немного – и он будет как все. Когда читаешь письма Чайковского, написанные в юности, не верится порой, что это писал тот же Петя, Пьер, Петруша, который еще недавно не мог совладать с музыкальными образами.

Давно уехали из Воткинска. Петя поступил в училище правоведения. Его ждет карьера чиновника. Он обаятелен, общий любимец, но что он пишет своей сестре:

«Чем я кончу? Что обещает мне будущее? – об этом страшно и подумать. Я знаю, что рано или поздно (но скорее: рано) я не в силах буду бороться с трудной стороной жизни и разобьюсь вдребезги, а до тех пор я наслаждаюсь жизнью, как могу, и все жертвую для наслаждения. Зато вот уже недели две, как со всех сторон неприятности: по службе идет крайне плохо, рублишки уже давно испарились, в любви-несчастие, но все это глупости, – придет время, и опять будет весело. Иногда поплачу даже, а потом пройдусь пешком по Невскому, пешком же возвращусь домой, – и уж рассеялся...

...Софи Адамова рассказывала мне, что в прошлом году Вареньки обе в меня серьезно влюблены... а слез сколько было пролито. Рассказ этот крайне польстил моему самолюбию.. Недавно я познакомился с некою м-ме Гернгросс и влюбился немножко в ее старшую дочку. Представь, как странно. Ее все-таки зовут Софи! Софи Киреева, Соня Лапинская, Софи Боборыкина, Софи Гернгросс – все Софьи!

Сегодня я за чашкой кофе

Мечтал о тех, по ком вздыхал,

И поневоле имя Софья

Четыре раза сосчитал.

Извини, что письмо мое так глупо. Но я в хорошем расположении духа, а ты знаешь, в такие довольно редкие минуты у меня только глупости на уме!»

Возможно, он с блаженной улыбкой вспоминает катание на лошадях в Воткинске. Фанни... И музыкальные видения и сны. Но жизнь ведет его по другому кругу. Главная наука теперь – юриспруденция, общество – золотая молодежь, карьера чиновника обещает в будущем орден Владимира...

Кажется, еще немного – и мы не услышим никогда (страшно представить!) «Лебединое озеро», Четвертую симфонию... И никогда не скажет Чехов, что готов стоять на карауле возле дверей Чайковского. Могло бы статься, что в министерстве юстиции появился бы еще один исполнительный чиновник и не родился бы тот, кто стал национальным гением...

Божественный дар, врученный нам при рождении, как его сохранить? Как не расплескать чашу, полную детской искренности и талантов? Пронести через бурное время отрочества и ранней юности?..

Петя Чайковский с радостью участвовал в любительских спектаклях, маскарадах, товарищеских пирушках, играл танцевальную музыку, пел баритоном... Музыка? О ней он тоже пишет, но... как?

«Дела мои идут по-старому. На службе надеюсь получить в скором времени место чиновника особых поручений при министерстве, жалованья двадцатью рублями больше и немного дела. Дай бог, чтобы это устроилось. Я писал тебе, кажется, что начал заниматься теорией музыки и очень успешно; согласись, что с моим изрядным талантом (надеюсь, ты это не примешь за хвастовство) было бы неблагоразумно не попробовать счастья на этом поприще. И боюсь только за бесхарактерность; пожалуй, лень возьмет свое, и я не выдержу; если же напротив, то обещаюсь тебе сделаться чем-нибудь. Ты знаешь, что во мне есть силы и способности, – но я болен тою болезнью, которая называется обломовщиною, и если не восторжествую над нею, то, конечно, легко могу погибнуть. К счастью, время еще не совсем ушло».

«Было бы неблагоразумно не попробовать счастья на этом поприще...» Это о великой музыке, жившей в его душе! (Тут, конечно, не обошлось без русского самобичевания, без упреков в обломовщине, лени.) Когда-то музыка сама приходила к нему, врывалась без спросу, среди дороги: рожденный для гармонии, он заболевал от дисгармоничности мира, от зла, от людских слабостей.

Теперь он сам должен был прийти к ней. Он смутно чувствовал: близится час, зовет колокольчик детства. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен», – пушкинская строка более всего соответствовала его состоянию тех лет.