Не терпел заниматься корректурами, но делал это в первую очередь.

Его тянуло всегда работать ночью (так писал Первую симфонию), но заболел, заработал неврастению – и запретил себе работать по ночам. Любил читать вечерами, перед сном. Толстого, Диккенса (не терпел Гюго), Пушкина, но заставил себя сократить часы чтения, так как это мешало музыке.

Не терпел дилетантства, особенно в музыке, но читал все нотные сочинения, присылаемые ему. И был в высшей степени взыскателен, строг. Досадовал, извинялся, оговаривался в конце письма: «Пожалуйста, простите, что поневоле пришлось огорчить вас...» Но был непреклонен.

Бывало (и нередко!), хотелось сказать о невоспитанности одних, невежестве, пошлости других, но заложенное с детства воспитание не позволяло...

Что оставалось? Музыка! Все возмущавшее его, несправедливое, все несовершенство мира – в нее. Нежность – огромная, ранимость – болезненная, раздражение – невероятное, ласковость – безграничная... Душа исторгала подавленные желания – в музыкальном негодовании, восторге, страдании, возмущении...

Тайной его музыки был характер. Он говорил о «безобразии» своей натуры: «Мало же я наслаждаюсь ничегонеделанием по безобразию своей натуры, вечно находящейся в ожидании каких-то невероятных наслаждений и вечно неудовлетворенной. Вчера я насилу дождался обеда. После обеда насилу дождался прогулки. Во время прогулки насилу дождался чаю. После чаю насилу дождался восхода луны. После ждал ужина, после – права идти спать... а после спал, и хорошо спал. Сон едва ли не величайшее благо в жизни. Он дает нам силу, начиная с следующего утра опять, все чего-то ждать. Теперь я начинаю с беспокойством думать, что скоро предстоит отъезд. Я знаю, что, только уехавши из Вербовки, я вполне оценю прелесть здешней тихой и покойной жизни. Жалеть прошедшее и надеяться на будущее, никогда не удовлетворяясь настоящим, вот в чем проходит вся моя жизнь».

Источник музыки – внимание к человеку, к жизни бульваров, к играм детей, слушание – порывов ветра, пения птиц, голосов моря, гор, звезд. Они были его собеседниками. Гений – как извержение вулкана, блеск молнии, как сияние звезд, и самых мощных из них – пульсаров. Он как сверхзвезда средь звездной пыли, и у него свои законы вращения. Еще одна загадка: ни у одного из братьев не было детей. Род угас, но зато как он вылился в гении Петра Ильича!

Некоторым людям, наделенным сверхчувствительным сердцем, не по силам слушать Чайковского: слишком сильно он обнажает душу, бурю чувств поднимая в ней. Он жил так, что не волен был, писать или не писать, он раб, он каторжный, он должен слушать голос, голоса внутри своей планеты! И счастлив лишь тогда, когда на скрипке своего сердца удавалось записать эти голоса.

И потому с точки зрения житейской логики, обычной морали был непоследователен, противоречив, то горд, то унижен и робок, то слаб.

А высшим благом считал свободу. Без нее не мыслил творчества. Именно поэтому, по-видимому, его весьма устраивали отношения с фон Мекк: ее поклонение было приятно... на расстоянии. Встречи – это уже покушение на его свободу.

Как-то Надежда Филаретовна сняла квартиру на той же улице во Флоренции, где жил Чайковский. Она видела его из окон. Он вынужден был пригласить ее к себе в гости, но – боже мой! – как боялся он, что она воспользуется приглашением и нарушит их договор не встречаться!

Да, ему необходима была свобода. Но как порой тяготился он ею! А себя называл «блуждающей звездой».

Таков характер. Такова судьба!..

Не отразил ли этот характер больше чем судьбу одного человека, даже гения? «Надеяться на будущее, не удовлетворяться настоящим» – разве не в этом источник творчества вообще, движения вперед всего человечества?..

16 октября 1893 года непогожим днем – первое и последнее исполнение Шестой симфонии под управлением автора. Она стала его реквиемом, его завещанием, исповедью. Он шел к ней долго, всю жизнь, но особенно в эти последние, осенние годы. Сначала сочинил несколько тем для одной, потом для другой симфонии, потом отложил их, и лишь какими-то частями это вошло в Шестую симфонию.

Первый день нового, 1893 года провел в Швейцарии вместе со своей первой гувернанткой Фанни Дюрбах. Круг замкнулся... Воспоминания о детстве, о Воткинске... А 24 октября, через восемь дней после первого исполнения Шестой симфонии, его не стало...

В самые тяжелые часы, дни нашей жизни звучит эта симфония. Когда вспоминают о жертвах войны. Когда уходит из жизни человек, когда мы думаем о жизни и смерти...

...Взлетают стремительно скрипки, грозно рычат валторны, сумрачный фагот неземной нежности ведет мелодии – проплывающее видение счастья. Но вот оглушающий аккорд!.. Возникает призрак смерти, слышится заупокойная мелодия... И – холод, спокойствие. Но какое это спокойствие!.. Ни капли смирения в этом спокойствии. Разве возможно смириться с тем, что человек только достиг чего-то, приблизился к заветной цели; только понял, научился чему-то – и уже конец пути!

Но – фа-ре, фа-ре... Звучат равномерные звуки. Идет дождь, на землю падают скупые лучи солнца, отяжелели багряные деревья, и мир сияет вечной красой. Проходят годы, заставляя нас принимать неизбежное, не забыть ничего, но смириться. И знать единственное, важное: какой ты след оставишь на земле?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.