Тим, – говорил отец, – уже утро, Тим.

Тим открывал круглый белесый глаз, моргал им часто, щурился.

– Какое утро? – спрашивал он хриплым голосом. Это был специальный пиратский голос, утренний голос, голос спросонья: – Какое утро? Раннее?

– Позднее, Тим. Вставальное.

– Эх, грехи наши тяжкие, – вздыхал Тим, садился на простыне, свешивал ноги. – Выпусти меня, что ли...

Отец снимал с кровати деревянную решетку, сын спрыгивал на пол, шлепал босыми ногами в ванную, пел песню про зеленый вагон. Так было всегда – каждое утро: одни и те же слова, один и тот же пиратский голос, одна и та же стариковская фраза «про грехи», смысл которой был темен обоим, и только песня менялась время от времени, так сказать, обновлялся репертуар, подсказанный мультфильмами. Кто установил этот утренний ритуал – уже не вспомнить, да и нужно ли вспоминать, если он, этот ритуал, нравился и отцу и сыну, и что-то менять в нем казалось им кощунством.

Когда они были вместе – после работы и детского сада, – двадцать пять лет разницы между ними становились просто цифрой, за которой – ни армии, ни техникума, ни напряженных заводских смен: всего «взрослого», груза, превращавшего отца в делового человека, почетного обладателя «имени-отчества» и боевой автобиографии на целую страницу машинописного текста.

Когда они были вместе – а они всегда были вместе! – отец ничем не отличался от сына: он тоже любил мультфильмы, и книжку про Маугли и про оловянного солдатика, и рисовать он любил – акварельными красками или цветными карандашами, и тоже рисовал солнце над полем, и дом с трубой, и прекрасного человечка – «точка, точка, запятая», и бог знает что еще любил он – друг и, главное, ровесник пятилетнего Тима, Тимофея Николаевича.

Сегодня был выходной день, жаркая летняя суббота, и Тиму не надо было идти в детский сад, а отцу – на завод, и отменялась манная каша, потому что отец не умел ее варить, и еще много чего отменялось, что входило в суровое понятие «будние дела». Сегодня, повторяем, был прекрасный выходной день, долгожданная суббота, и предполагался поход в зоопарк, и мороженое в бумажном стаканчике за семь копеек, и обед в кафе – где-нибудь у Москва-реки, и не исключено – мультяшки в «Баррикадах», и так далее, и тому подобное.

– Пап, – сказал Тим за завтраком, – ты меня совсем забросил. Я у тебя беспризорный ребенок.

– Кто тебе сказал? – поинтересовался отец.

– Мало ли кто... Тетя Лида сказала.

– Слушай ее больше.

– А я не слушал. Я ее поставил на место.

Отец усмехнулся: акселерация слишком явно вмешивалась в лексикон пятилетних мальцов.

– Как это тебе удалось?

– Я ей объяснил, что ты специально работаешь в первую смену, чтобы не оставлять меня на продленку. И что каждый вечер мы вместе. А днем я играю с Витькой и Аликом и совсем даже не скучаю.

Стандартное сожаление стандартной кумушки: ах, бедный мальчик, брошенный ребенок. Отец привык не обращать внимания на подобные «ахи», привык отмахиваться от них, отвечать чем-то несущественным, шутливым, но опасался за Тима. Рано или поздно ему придется столкнуться не с абстрактным соболезнованием, а с конкретными вопросами: где? как? почему? Пока Тим слишком мал, чтобы всерьез задуматься над этими «где-как-почему». Но это зыбкое «пока» может неожиданно оборваться, и что будет?

Где твоя мама? Почему она не живет с вами? Как это случилось?

Ну, последний вопрос не для Тима: ему тогда был только год, и он не помнит, не знает подробностей. Да и были ли они, подробности?..

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.