Или шел по заледенелой дороге в низину, раскисшую, поблескивающую тысячью весенних луж.
Там — прилетные утки.
Там — косатые пигалицы.
А в фиолетовых березовых кустиках обитали куропатки.
Однажды вспугнул Павел птичью объединенную стаю. С воды поднялись утки, с берега — табун куропаток, с низкой березки — косачи. Весь отряд (двадцать или тридцать птичьих голов) взлетел с треском крыльев, с испуганным общим криком.
Этот птичий фейерверк снился Павлу, наверное, больше недели.
В полдневный пожар вялых трав Павел возвращался домой, поглядьшая на пролетавших лимонниц. Он щипал косача, рубил его тело на куски и варил густую похлебку. В нее клал лук и сало, сыпал перец. В ведре кипятил чай.
Похлебки получалось с полведра, чаю примерно столько же. Охотники приходили часа в два. Они шли, еле передвигая ноги, увешанные черными птицами, такие красномордые, с таким звериным аппетитом, что было приятно смотреть на них.
Нахлебавшись, напившись чаем, они ложились и говорили о разностях охоты, о женщинах, о случаях в жизни: менялись опытом. Иногда приносили раненого петуха и, привязав за лапу, дразнили.
Павел ворчал, лез отбирать его.
Иван говорил:
— Да че вы надумали? Он брал птицу за лапы и разбивал голову. Вечером опять шли на ток
вечерний.
Павел ждал их, сидя на крыльце. Сначала вертел транзистор — выискивал интересные волны, потом сидел просто.
От леса тянуло холодом. Сосны плыли. Мигали, вещая перемену погоды, созвездия. В блеклых травах перебегали двойные огоньки. Должно быть, любопытствовали мелкие здешние жители — мыши и прочие.
Холод, поднимаясь снизу, прохватывал сначала ноги, потом пробирал всего.
Павел нарочито сидел, не двигаясь, деревенел и продлевал это ощущение до того момента, когда быть недвижным ему казалось столько же удобным, как и деревьям. И приходило странное. Ему казалось, что он здесь вечно и жить будет вечно, поскольку никогда не умрет.
Но долго сидеть так было нельзя — он делал дело, ждал охотников. В загустевшие сумерки он вставал, зажигал свечку, раскаливал печь до белого жара и собирал еду на стол — резал хлеб, расставлял чашки.
— Так и надо жить, просто, — говорил он себе.
За короткое время Павел загорел лицом, окреп, стал в своих действиях решительнее и быстрее. Мускулы его хотя и уставали и мелко дергались, но становились крепкими, будто веревки.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.