— Еще как, — сказал Павел. — Устал.
— Честняга, — ухмыльнулся Николай. — А то язык вывесят на сторону, а бодрятся... Будем жрать.
Он развязал мешок. Кисти его рук были широкие, сноровистые, в татуировке. Наколото: «Коля плюс Маша».
Они ели тушенку, хлеб, сало.
И, не ожидая, чтобы все улеглось в желудке, они поднялись, прикинули по компасу, свернули с тропы и решительно двинулись прямо лесом.
Шли трудно — по задубевшим сугробам, сквозь частый осинник, переходили вброд мелкие речки, текущие в каждом овраге.
Когда смерилось и все стало, как льняной негрунтованный холст, и Павлу казалось, что он умрет, они перешли вброд еще одну речку и пьяной тропкой («Главная примета», — сказал им Гошка) вышли на обширную поляну.
В центральной точке ее на равном расстоянии от леса стояла избушка. Узенькая. Черная.
Небольшое окно ее желтело, железная труба пыхала дымом. Около похрапывала, жевала из торбы лошадь с челкой.
Гошка крикнул веселым голосом:
— Избушка-избушка, стань ко мне передом, а к лесу задом!
Дверь распахнулась. Вышел горбун в нижней белой рубахе, в ватных штанах. Смотрел, вытягивая шею.
— Кто идет? — спросил горбун.
— Свои, свои, — сказал Николай.
— Чьи свои? — вглядывался тот.
Узнал и сказал сердито:
— Притопали, путешественнички, язви вас! Я же писал — не раньше праздника.
— Да будет тебе, — сказал Николай и подал горбуну руку.
— Пойми, вся деревня знает, что я в этом квартале, а они завтра грохать начнут. Вышибут меня с работы по вашей милости.
— Ну, завел... Не скули.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.