Я на него гаркнул: — Да ты что! Ты хоть понимаешь, чертов пасынок, какую ахинею плетешь?! Как это бросить, как это до завтра... партбилет оставить в степи... Мы бутылочку нашли. Я ее нашарил. И тут же разбил об камень, а партбилет Днепровского забрал к себе, спрятал в карман. На поиски ушло не меньше часа. Мы измарались, исцарапались, но тому, что в конце концов отыскали, были от души рады.

Чему радовались? Ведь в ту же ночь, отложив весьма срочные и важные дела, мы помогли Днепровскому завернуть его партбилет в обрывок клеенки, залить сверху варом и при свете фонарика вынуть из фундамента хаты кирпич, заложить и замазать глиной тайник. Все сделано было чисто, гладко, быстро.

— Айда, хлопцы, — сказал я, — нечего любоваться. Пора обсудить, как там будет у нас собрание. Когда, где...

Но Днепровский стоял с фонариком и молча, безотрывно глядел на сырой глиняный шов. Ни с того ни с сего он расхохотался.

— Чего регочешь? — зло спросил я. — Какую нашел причину?

Он оглянулся на меня и тихо сказал:

— Не иначе от нервов, Олексий Федорович... Ей-богу, от нервов.

Тогда и мы рассмеялись, хоть и не очень-то нам было весело. Скорее грустно. Что-то унизительное было во всем этом. Какие-то пришлые нелюди, фашисты, вынуждают нас прятаться, скрываться, отрекаться хотя бы для видимости от принадлежности к партии.

Конечно, мы понимали, это временно и нужно для дела. Но если так, если все равно партийность при нас и мы остаемся убежденными коммунистами, пусть и без партбилета, для чего мы, не сговариваясь, лазили на животах под дождем, отыскивая злополучную бутылочку. Ведь Днепровский действительно мог пойти на то место утром... Но ведь вот штука: повторись такое — мы бы снова лазили.

Казалось бы, глупо, но иначе быть не могло.

И вот многие годы спустя я вспоминаю, как по мере освобождения нашей территории от фашистской нечисти сотни и тысячи коммунистов-подпольщиков делали все возможное, чтобы поскорее съездить в то место, где они закопали или замуровали свои довоенные партбилеты. Делали это решительно все — и рядовые бойцы, и офицеры, и партийные работники любого ранга. А ведь многие могли без этого обойтись. Их принадлежность к партии была не формальна, она подтверждалась подвигами и ранениями, последовательной и непримиримой борьбой против оккупантов, карателей, бандитов — всякого рода полицейской сволочи. Товарищи, многократно награжденные орденами и медалями, известные народу и партии, без чрезмерных трудностей могли получить взамен утраченного новый партбилет с сохранением стажа и всех прав. Некоторые даже и получили. И все-таки летели, ехали, шли — только бы отыскать свой прежний довоенный партийный документ. Если ж тайник их почему-либо исчез — сгорел, сгнил, утонул, был похищен — очень огорчались, можно сказать, сильно переживали.

Переживал и я.

Может, и напрасно, а все-таки переживал.

В апреле 1944 года, после расформирования нашего партизанского соединения, меня и ряд других товарищей вызвали в Киев для составления подробного письменного отчета о действиях Черниговского и Волынского подпольных обкомов партии. Нам был дан предельно сжатый срок и запрещались какие бы то ни было выезды и отлучки даже по самым уважительным причинам. Работала наша группа в помещении ЦК КП(б)У, где нам отвели комнату. Тихую, спокойную, теплую. Из окна мы видели разрушенный город — руины взорванных зданий, груды оплавленного кирпича, обуглившиеся балки... Небольшие группы кое-как одетых людей — наших, советских людей — лопатками, кайлами, ломиками ковыряли кучи обломков, что-то искали, что-то перекладывали с места на место... Казалось, делают они бессмысленную работу. Разве можно такими ничтожными силами восстановить или хотя бы привести в порядок громаду развалин, оставленную нам жестоким врагом.

Как-то раз пришла мысль, которой я поделился с Павлом Днепровским:

— А не кажется ли тебе, Павло, что все эти люди копаются в надежде отыскать свое прошлое, хоть какие-нибудь следы родных очагов?

Он пожал плечами, неопределенно хмыкнул — дисциплина не позволяла разводить лирику. Надо было писать, подтверждать свою деятельность, складывать стройную систему трехлетней военно-политической деятельности в тылу врага. Подбирать документы, сортировать, последовательно располагать, вспоминать череду боев, подвигов, удач и неудач... И хотя мы старались упомянуть как можно больше подробностей, приводили планы операций, перечисляли десятки и сотни бойцов и командиров, отчет получался бездушным, казенным, однообразным.

Почему?

Никто из нас не был писателем, историком, летописцем. Правда, придали нам машинисток и стенографисток, мы вызывали поочередно оказавшихся под рукой партизан нашего соединения, они рассказывали. Неторопливо, понимая, что отчет — это партийный документ, надо быть точным, взвешивать каждое слово... но что-то им мешало, они томились, плохо слушали, невпопад отвечали.

Один товарищ, помню, так объяснял свою несобранность:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.