Красная палатка и «красный медведь»

Есть такая концепция этого правила: право приказывать, распоряжаться другими берут в кредит. Оно подразумевает — в случае бедствия — обязанность умереть первым. И потому уйти первым — значит нарушить неписаные условия договора, данное наперед слово чести.

Но ведь истина нравственного или безнравственного поведения всегда конкретна. Спасение ли собственной жизни было целью, ради которой Нобиле оставил товарищей? Есть же логика характера, есть факты, свидетельствующие о его силе.

Нобиле не выказал малодушия за месяц на льдине. В один из критических моментов он обсуждал с Бегоунеком возможность оставить его и Чечиони с тем, чтобы четверо здоровых отправились к материку.

Еще одно немаловажное соображение, которое могло бы, казалось, остановить Нобиле: имя его после экспедиции «Норвегии», после обвинений Амундсена, уже запятнано. А теперь, отправившись ему на выручку, Амундсен исчез. Даже не очень прозорливый ум домыслил бы, чем может обернуться в глазах мира отлет из лагеря.

Выходит, Нобиле и не думал об этом? Ну да, когда человек видит необходимость, он не ждет позора. И сейчас, почти через полстолетия, на склоне дней, он сам пишет в одном письме:

«За все последующие годы этот эпизод никогда не был для меня причиной смятения. Я действовал так, как мне подсказывало чувство долга».

Смотрите, как все непросто получается.

Нобиле — целеустремленный искатель, организатор, он храбр, отзывчив, располагает к себе. Вполне определенно проявились эти свойства в минуты и недели смертельной опасности. Действиями его руководили, казалось бы, побуждения благородного характера и практической целесообразности. Но, однако ж, остается на дне этих объяснений какой-то мутноватый осадок. Все же лучше было бы, если бы командир остался в красной палатке! Зачем? Затем, наверное, чтобы людям, живущим на краю гибели, жить чуть легче, увереннее. Чтобы знать: тот, кто позвал их, повел, посулил успех, разделит с ними конец, счастливый или ужасный.

Но они сами уговаривали его лететь! Значит... Значит, не был он для них опорой. Они отпускали больного, страдающего своего товарища, одного из шести. Но не главного. Не командира, не генерала.

Нобиле и не был командиром. По складу натуры. Командир — это крутая определенность решений и неколебимая ответственность за них. Никакой половинчатости. Оценка возможных последствий, поиски, сомнения — все только до приказа. А потом — «да» или «нет», которые не могут быть ничем иным. «Да» и «нет», имеющие силу и обоснованность закона.

Вспомним, как все происходило: раскол экспедиции, уход трех, радиоразговоры с «Читта», наконец, отлет, несмотря на им же, Нобиле, составленный список очередности. Уговоры, нерешительность, полусогласие... Увы, неравнозначны эти характеристики — хороший человек и хороший командир.

Итак, с отлетом жизнь Нобиле была вне опасности. Жизни других по-прежнему висели на ртутной ниточке термометра: приди она в движение, и все будет кончено.

Лежа в каюте, больной, с высокой температурой, Нобиле развивал неистовую активность: договаривался с финнами об установке лыж на их «Юнкерсе», пытался приобрести в Англии два «Мотылька», тоже на лыжах, хотел сам лететь с финнами, чтобы помочь им выйти на палатку. Если же операция не удастся — перейти на «Красин», который приближается к Кингсбею.

А к тому времени на «Читта» уже получили секретный приказ из Рима, дававший капитану Романья право объявить генералу Нобиле, что ни с кем никуда он не полетит и не поплывет, а в случае неповиновения у его каюты станет охрана.

Палатка — в центре внимания спасателей. Группа же, унесенная в оболочке, так и не найдена, хотя ее не могло унести дальше, чем на несколько десятков километров. Надо тщательно прочесывать лед вокруг. Между тем итальянские летчики тратят сотни километров на дорогу от «Читта» и обратно. Нобиле тщетно убеждал Романью перебазировать самолеты на север. К этому времени итальянские пилоты обязаны были руководствоваться свежим приказом: без надобности не рисковать.

Оставалось единственное: Нобиле звал к себе летчиков-иностранцев и просил, просто просил, во имя бога и человечности — лететь!

Через две недели, когда Цаппи, Мариано и пять человек из красной палатки уже были спасены, «Красин» радировал Романье: если итальянские гидропланы начнут безотлагательно искать последнюю группу, ледокол готов двинуться дальше (без самолетов он работать не мог). Последовал ответ: «В соответствии с указаниями моего правительства не считаю необходимым идти на поиски третьей группы». «Красину» не оставалось ничего иного, как повернуть назад.

Чернорубашечная Италия расправлялась со своими гражданами, лишившими ее запланированных лавров: медлила сама и мешала спешить другим. Судя действия Нобиле, нельзя, по-моему, не брать этого во внимание.

Но вот иное мнение — летчиков, для которых Арктика — место работы, а риск — служебная обязанность. Они тоже командиры — Борис Григорьевич Чухновский и Анатолий Дмитриевич Алексеев. Они не желали входить в причины, и причины эти отступали перед отвагой, с какой кинулись тогда на помощь итальянцам сам Чухновский и сам Алексеев. Их довод — их опыт.

— В последние годы все чаще спрашиваю себя: какими поступками ты истинно горд? — говорит Анатолий Дмитриевич. — Отвечаю: теми, которые свершил, отчетливо сознавая, что исход их может быть для меня роковым. А возможность выбора была. Я был властен над собственной смертью и жизнью. Один вариант — риск ради успеха, шансы на который ничтожны. И сам этот успех будет потом выглядеть в глазах окружающих, не посвященных в подробности, нормальным выполнением задания. Приказа о награде за ним не последует. Другой вариант твердо гарантирует жизнь. А также потерю остального, включая сознание, что можешь ходить, выпятив грудь, не опуская головы... У меня таких случаев немного, меньше, чем пальцев на руке.