Красная палатка и «красный медведь»

Орденов и медалей у Героя Советского Союза Алексеева больше, чем пальцев на двух руках...

У всякого подвига, где бы он ни совершался, есть, так сказать, свои тылы. Обеспеченные или необеспеченные. Когда люди идут на трудное дело, головы у них должны быть свободны от всех иных забот, кроме самого дела. Другие люди, тоже мастера в своей области, будут размышлять над тем, как обеспечить его безопасность. И еще миллионы людей, вчера, быть может, не знавших даже имен смельчаков, будут мысленно желать им победы. А уж если грянет беда, то и невозможное станет возможным — только бы выручить!

Вероятность подвига, поддержанного обществом, всегда больше. Чувство опоры, людская солидарность увеличивают личные возможности человека. Сколько было тому доказательств после: освоение Антарктики, космоса, океанских глубин. Да и той же Арктики, полюса! А челюскинская эпопея?!

Но, если первооткрывателю, действующему в неизведанных условиях, ежечасно грозящих неизвестными осложнениями, приходится еще и принимать обязанности, которые должна была взять на себя его страна, — заботу об организации спасения, — едва ли можно ждать от него точного соблюдения норм поведения, подразумевающих нормальные взаимоотношения граждан со своим государством. Нормы эти — не клеточки менделеевской химической системы. Они существуют в социальном времени и социальном пространстве.

Какую жуткую нечеловеческую силу представляла из себя государственная машина фашизма уже в конце 20-х годов, тогдашние молодые советские люди, такие, как Чухновский и Алексеев, едва ли понимали до конца. Вот оттуда, я думаю, из тех героических красинских дней, из сопоставления безоглядной самоотверженности красинцев с поступком Нобиле идет мнение Чухновского и Алексеева. Оба немедленно примерили ситуацию на себя. Они покинули бы льдину последними. Потому что, кроме мужества и чести, у них было Отечество, которое сделало бы все для их спасения.

В спокойной уверенности, что только так и может быть, поднял Чухновский 10 июля 1928 года в воздух свой трехмоторный «ЮГ-1». Позывные — КМ, «Красный медведь».

Прошло уже полтора месяца со дня катастрофы дирижабля. Пока что из пятнадцати человек вызволен один — Нобиле.

«Красин» боролся с зимним двухметровым льдом.

Ледокол был у той линии, которая в навигационных нартах сопровождалась предостережением: «Приблизительная северная граница воды, доступной для плавания ледоколов в течение хотя бы некоторой части года». Эта «некоторая часть» еще не наступила. «Красин» двигался по не меряной ничьими лотами воде, погруженный в нее на 8,5 метра. Глубины — неизвестны. Рельеф дна — неизвестен. Подводные мели, утесы — можно ожидать всего.

3 июля за первую вахту — четыре часа — прошли 7,3 мили. За вторую — 5,3, за третью — 1,5. Сломалась лопасть гребного винта. Поврежден руль. В дневнике, для себя, Самойлович записал: «Боюсь одного — как бы не сдали машины». До палатки оставалось 130 километров.

«Красин» отходил, набирал энергию для удара, дрожа корпусом, яростно бросался вперед и, не в состоянии вклиниться в белый монолит, пятился назад. Чтобы кинуться грудью снова. Капитан Карл Павлович Эгги сказал: «Красин» изнеможен». Что ж тогда люди! Южин писал в «Красной газете»: «Машинисты и кочегары, отрабатывавшие за некомплектом вторую смену, выползали из своего клокочущего ада... Повесив обессилевшие руки между колен, сидели люди. Глаза их были пусты, головы опущены н градины пота выступали на лбу, хотя вокруг не было машинного зноя и не звенел нескончаемо телеграф».

…Я видела, они не вспоминают, а помнят — руками помнят, кожей — непереносимую жарищу, боль мышц, резь в воспаленных веках. Хотя в дневнике, который показал мне Дмитрий Иванович Чирицын, записи были исключительно про котлы и состояние техники: «Машины сильно грелись, масло горело, и чтобы не сжечь части, как-то: подшипники, кулисы, шатуны, эксцентрики, — требовалось беспрерывно подавать смазку...»

А Дятлов Арсений Иванович рассказывал:

— Называли нас духами из преисподней, поскольку мы — из нижней команды. В ней до пятидесяти человек одних кочегаров. Уголь был хороший, кардиф, но сыплется он хорошо, когда бункера полные. А там все двери должны быть герметически закрыты. На этом принципе стоят. Ну, и чуть что, кочегары орут: «Угля нет!» Мы, угольщики, лезем, открываем заслонки и поддаем. Дыхнешь — одна черная пылища горячая в тебя входит. Пузыри сплошь на ладонях, когда полными ходами работали... Папа римский после выразился про Нобиле, а также про других: «Бог их спас руками безбожников». Я тан думаю, про кочегаров он сказал.

За один из вечерних часов 3 июля ледокол 16 раз бил в одну точку и сдвинулся на... 400 метров, четыре корпуса. А за всю следующую вахту — на полкорпуса. Тогда и решено было тушить котлы до разрежения льда.

А несчастье все равно могло случиться в любую минуту. Палатки, спальные мешки, продовольствие подготовлены для спуска на лед. Ледяным полям и холмам, если ветер еще чуть-чуть собьет их, ничего не стоит смять стальную броню.

Все думали про это. Но никто про это не говорил. Все были заняты самолетом Чухновского.

Корреспондент итальянской «Коррьере делла сера» на «Красине» телеграфировал в свою газету: «Только летчик, решивший кончить жизнь самоубийством, мог взлететь с такого аэродрома». К тому же туман, который как привидение налетает на судно, делает его невидимым. К тому же самолет — новый, прямо из ящиков.

Но сколько же можно терять дни, когда в красной палатке считают минуты! 10 июля днем Чухновсний поднялся в воздух. Он не напрасно так горячился. Через два часа туман не дал бы вылететь, и Цаппи с Мариано не были бы найдены. Ледокол не снял бы их 12-го. А 14-го в местах, где плавала их маленькая льдина, «Красин» шел уже по чистой воде.

Дело было тан: произведя двухчасовую разведку льда и не обнаружив лагеря, «Красный медведь» передал, что возвращается. И на пути обратно — фантастика, удача (ведь здесь пролетало столько самолетов!) — механик Шелагин увидел человеческие фигурки. Андрей Степанович уверял меня, что зрение у него тогда было «больше единицы». Он так закричал: «Люди!», что перекрыл вой моторов. Связь с «Красиным» то и дело рвалась, но там успели услышать: «Группу Мальмгрена... Карла...». Значит, где-то у острова Карла XII. Сейчас они прилетят, и все станет ясно.