Красная палатка и «красный медведь»

Сочувствовать человеку, уже вследствие одного своего звания причастному ко всем мерзостям дуче, общественное мнение не было склонно. Но и для своих недавних покровителей он был уже не козырем в игре, а пешкой, сброшенной с доски. И теперь по нему вели огонь с обеих сторон. Нет ничего опаснее ничейной земли — там стреляют и в спину.

Люди делаются понятливы, когда становятся жертвами произвола. Нобиле убедился в вероломстве фашистского государства лишь после личного крушения. Тысячи интеллигентов покидали это государство до собственных злосчастий, из протеста против произвола над всеми. Тысячи сражались с ним, оставаясь на родине. Они стали антифашистами по убеждению, а не по обстоятельствам. «Я служил науке, а не фашизму», — говорит Нобиле. Он-то служил науке. А наука служила фашизму.

Идеология фашизма не допускала поражений. Итальянская экспедиция не могла потерпеть крах, а если потерпела, то, значит, здесь присутствовала чья-то злая, антипатриотическая воля. Свалить вину на кого-то, заклеймить и тем очистить победоносный государственный разум от подозрений в несостоятельности — прием наивный, но, как ни странно, действенный.

Вручая Нобиле перед отлетом крест, коему надлежало осенять с полюса мир, папа Пий XI произнес пророческое напутствие: «Будьте осторожны, генерал, крест господен — тяжкая ноша». Однако испытания на льдине были лишь началом пути на Голгофу.

Сперва за Нобиле взялась отечественная печать.

Газета «Коррьере Падано» (принадлежавшая маршалу Бальбо!) сообщала: генерал сломал ногу, когда бежал навстречу самолету. Нелепо, однако объявлено публично. Тогда маршал же приказывает, чтобы Нобиле сделали рентгеновский снимок, удостоверяющий время перелома. Позже в свое оправдание Нобиле в книге «Италия» на Северном полюсе» поместил копию снимка... Принудить человека к самоунижению — уже наполовину его уничтожить.

Военные атташе и посольства Италии получили указание прекратить выражение каких-либо симпатий экспедиции. Нобиле было запрещено покидать Рим (за ним неотступно ходили двое в штатском). Все научные материалы экспедиции были конфискованы.

В конце осени началось следствие, предшествовавшее, так сказать, суду чести. То был пышный спектакль. Дуче демонстрировал итальянцам «суровую объективность» своей системы.

Решение сочинили задолго до того, как приступили к заседаниям, допросам, очным ставкам. Чтобы иметь понятие, как все происходило, достаточно прочесть выдержки из показаний Чечиони.

«Генерал де Пинедо: Значит, он не оставил суку?

Чечиони: Нет, он взял ее с собой.

Пинедо: Хотя она могла бы пригодиться в качестве еды... Предполагалось ее убить?

Чечиони: О, мы только про это и говорили! Но я про себя думал: он улетит, я ее укокошу.

Пинедо: Итак, составлял ли вес генерала Нобиле вместе с сукой и книгами ваш вес?

Чечиони: Конечно. Даже превышал».

Собачонка весила три килограмма. Книги — две записные книжки с радиограммами.

Чечиони слыл храбрым малым. Но перед допросом механика вызывали в министерство авиации.

Многим и многое простил Нобиле, но только не Чечиони.

«Мои товарищи по красной палатке остались верны мне. И за эту лояльность фашистская следственная комиссия соответственно рассчиталась с ними. Единственный, кто под давлением Бальбо и весьма низких побуждений предал меня, был Чечиони, за что и был Бальбо вознагражден».

В марте на первых полосах газет публиковались выводы комиссии. Генерал был осужден как нарушитель кодекса чести итальянского офицера. Поведение Мариано и Цаппи оценивалось как «заслуживающее не критики, а признания», ибо оно «делает честь флоту, и Италия может гордиться такими образцовыми сыновьями». Особой похвалы удостоился Цаппи, проявивший «блестящие душевные качества ласкового, честного и чуткого спутника». Отмечена организация радиослужбы капитаном Романья, названным в решении «пунктуальным исполнителем приказов морского министерства». О спасательных мерах говорилось: «Их принимали настолько оперативно, насколько было возможно, и было сделано все для обнаружения и спасения потерпевших бедствие».