— Слушай, друг! Повтори эту штуку еще раз.

Полет «на разрушение» относится, конечно, к числу «исключений». И об «исключениях» я думаю рассказывать дальше потому, что исключительные, но очень типичные случаи наиболее ярко могут продемонстрировать целесообразность тех или иных поступков летчика-испытателя.

Стоило ли мне идти на эксперимент с планером? Безусловно. И вовсе не потому, что сегодня я знаю: дело кончилось для меня благополучно. Об этих испытаниях стоит говорить, рассматривая их не с позиций «опасно это или нет», а совершенно в другом аспекте.

Могли ли ученые и конструкторы обойтись без эксперимента? Не могли. Гибель одного планера давала науке возможность получить ответ о правильности его расчета на прочность. «Рот-фронт» мне казался Прометеем, гибель которого сулит безопасное небо тысячам самолетов.

Часто приходится слышать один и тот же вопрос: «Скажите, во время испытательного полета летчику страшно?» Я всегда отвечаю: «Нет, не страшно. Летчик занят очень интенсивной работой, на страх у него просто не остается времени. Он порой даже не успевает задуматься над тем, рискует или нет? Эти размышления могут быть разве до или после полета».

Но я обещал рассказывать об исключениях. Кстати, исключения дополняют правила.

Испытания в исключительных условиях пришлось однажды вести моему товарищу по работе — летчику Юрию Гарнаеву.

Это было в период создания первых советских вертолетов, когда проверялись на практике их пилотажные качества. Как обычно, новое дело требовало массу ответов на весьма серьезные вопросы. Требовалось вмешательство экспериментальной аэродинамики. В частности, следовало выяснить, как будет вести себя вертолет в случае отказа двигателя.

С самолетом проще. Допустим, остановился двигатель, но у машины есть крылья, способные создавать подъемную силу: самолет может планировать. У вертолета, как известно, крыльев нет. Перестали вращаться лопасти винта — и у машины начисто пропала способность лететь. Что делать?

Конструкторы учитывали возможность такой ситуации. И теоретически выход был найден. По расчетам получалось, что если сразу же после остановки двигателя потоки встречного воздуха начнут раскручивать винт, они создадут так называемую авторотацию. Над вертолетом появится как бы воздушный «парашют». Сегодня это ясно любому авиатору. Но первую проверку — возникнет авторотация или нет — предстояло сделать Юрию Гарнаеву.

...Еще не сошла роса с травы летного поля. Еще росистой испариной покрыт готовый к испытаниям вертолет. Гарнаев идет к нему не торопясь. Ему нужны эти минуты, чтобы сбросить внутреннюю напряженность, всегда возникающую при ожидании встречи с неизведанным. Ему нужно какое-то время, чтобы полностью подготовить себя к борьбе.

Но... Исключительность предстоящего эксперимента состояла именно в том, что борьба исключалась. Остановив двигатель, летчик должен был ждать результатов. Не бороться, а только ждать.

Гарнаев остановился у вертолета, что-то спросил у механика. Тот помог ему подняться в машину. О чем тогда думал Гарнаев? О том, что в расчетах может быть ошибка, и тогда, едва остановится винт, машина начнет падать? О том, как поступить при таком исходе дела? Ведь вращение лопастей, неспособных создать подъемной силы, будет тем не менее достаточно быстрым, во всяком случае, вполне достаточным, чтобы убить испытателя, если он вздумает воспользоваться парашютом.

Невеселые думы. Но вряд ли испытатель, какой бы он ни был смелый и мужественный, как бы ни привык к риску, мог в тот момент отказаться от них. Потом уже спасала работа: запуск двигателя, взлет — интенсивный, привычный труд пилота. Вот набрана заданная высота. Остановлен двигатель. Теперь Гарнаеву делать нечего. Можно только ждать. Ждать невероятно долго: если сработает авторотация, должно пройти секунд восемь — десять. Знаете, что значит в таком положении десять секунд? Пожалуй, любой испытатель, пережив однажды это чувство ожидания, навсегда поймет эйнштейновское утверждение о том, что время — величина относительная.

...А вертолет стремительно падал. Потом падение замедлилось: эксперимент окончился успешно.

И тут мне хочется вспомнить фильм о Валерии Павловиче Чкалове. К сожалению, я не был знаком с этим знаменитым летчиком. Но из рассказов товарищей представляю себе его облик. Так вот, в фильме, о котором идет речь, есть такой эпизод. Валерий Павлович пролетает на самолете под мостом в Ленинграде. Говорят, что такой случай был в действительности. Зачем же появился этот эпизод в фильме? Продемонстрировать героизм Чкалова? Но в кинематографической интерпретации эпизод демонстрирует образец... авиационного хулиганства. Летчик рискует разбить машину, погубить свою жизнь. Ради чего? По фильму выходит, что цель состоит в демонстрации самому себе твердости руки и четкости пилотского глаза. Бредовая предпосылка! Может, она годится для «охотничьих» рассказов, но никак не подходит к правдивому раскрытию сущности характера летчика.

В нашей профессии способность идти на риск — дело само собой разумеющееся. Но никогда нельзя путать благородный, оправданный риск с безрассудным эффектом.

Мужество. Что это за зверь такой? Почему один мужественный, другой — нет?

Видимо, невозможно разграничить способность человека идти на риск и мужество. Понятия эти сливаются. А мужество, мне кажется, в первую очередь определяется сознанием долга. Долга перед Родиной, перед товарищами, перед самим собой.

...Вы представляете, что такое испытательная программа? В каждом новом полете пилот предъявляет машине все новые и новые требования.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.