Я - парень сознательный

— Лялина мама говорит, что эта яхта — приданое, а потому бережет ее.

— Какое же это приданое? — солидно возразил я. — Что ж она, выйдет замуж за любителя? А вдруг он будет велосипедистом?

— Это еще ничего! — весело воскликнул Лялин папа. — А вдруг он будет тюфяком?

Я тоже рассмеялся и подумал, что старик ничего себе, свойский. Только увильнул он от разговора о яхте, и разрешение его как-то повисло в воздухе.

И тогда я решил его спросить о Семке Кавуне.

— Сема? — вздохнул Бабич. — Сема — это целая история. Подобрали мы его под Новороссийском... Отдали в детский дом. А в детском доме он из рогатки случайно попал в портрет Сталина. Стрелял, дурак, в комнате по мухам, что ли. И угодил... Ну, и тюрьма...

— Так он же еще совсем пацан был! — удивился я.

— Конечно, — сказал Бабич и вздохнул. — Он был малолетним преступником.

— Так он же не в Сталина, — сказал я, — а в портрет, и то случайно.

Бабич улыбнулся.

— Зеленый ты, Алеша... Но я спросил:

— Что ж он, до сих пор сидел?

И тогда Бабич стал серьезным-серьезным. Я почувствовал, что ему неприятен разговор. О Сталине я, конечно, знал. Он умер, когда мы с Шурой ходили во второй класс. Она — в женскую школу, конечно. Мы пришли домой, а отец сидел за столом, и у него под глазом блестела слеза. Я помню эту слезу потому, что она никак не шла к его лицу, суровому, твердому, с мохнатыми бровями.

— Дети, — сказал он, — дедушка Сталин умер. И обнял нас и долго держал на коленях, хоть мы уже были большие. Я на коленях сидеть не любил. Но отец был так печален, что я сидел смирно и старался не дышать. А Шура даже заплакала. Только одна мама ходила спокойно и тихо вздыхала. Мы тогда еще жили в старом нашем домике. И, помню, мама внесла ведро воды и стала собирать в выварку грязное белье.

А потом все как-то пошло своим чередом. Ну умер и умер. Нас, детей, тогда это не очень-то и касалось. Тем более, что потом его портреты и вовсе стали убирать. А Семка, значит, по портрету саданул? Не верится, чтоб за такое — и в тюрьму. Но отец-то мой ведь плакал! Это я запомнил на всю жизнь.

Разговор был неприятен Бабичу, и он хотел перейти на другую тему.

— Ляля в институт не пойдет, — вдруг сказал он серьезно. — Два раза уже срезалась, хватит, пускай работает. А ты, кажется, токарь?

— Токарь...

— Ну и я токарь. Только деревянный.

Я удивился. Бабич был в свое время заслуженным офицером, это нам Василий Кириллыч рассказывал, который служил в морской пехоте под его начальством. «Откуда же он Токарь?» — подумал я.