Я смотрел на Бабича и думал, что этот нежный, тихий человек не пользуется авторитетом в семье. Я вспоминал разные пластинки и радиопередачи, в которых языкастая баба буквально изничтожала своего мужа дурацкими капризами. И все смеялись над этой бабой.

Лялин папа оживился только за столом. И сел он за стол рядом со мной. Он выпил, став еще нежней и тише. Сначала Бабич пробовал петь, потом вдруг придвинулся ко мне и заговорил об охоте, на которую ему так и не удавалось никогда съездить, о рыбалке, о которой он мечтал, и особенно сладко рассказывал он о кострах в горах во время войны, о товарище своем, охотнике, который однажды подстрелил из автомата медведя, когда доставка продовольствия прекратилась и солдатам нечего было жрать.

Он тихо журчал возле меня, нежный Лялин папаша, и глаза его светились неведомым огнем

Его никто не слушал, кроме меня, на него никто не обращал внимания. А он говорил, и выпивал, и подливал мне, а Лялина мама при каждой новой стопке одергивала его чересчур заботливым голосом:

— Анисим! Достаточно, дорогой...

Но ни он, ни я не верили ей. Он смотрел на нее искательно, бормотал что-то и подливал, подливал водку. И только Женя Семенова, Лялина подруга, студентка, имела на него какое-то влияние.

Женя Семенова напоминала мне чем-то Шуру. Лицом на Шуру она не походила, была она темнее ее, немного спокойнее, старше, что ли. Но мне показалось, что ей не очень интересно в этой компании. Когда же она смотрела на Анисима Николаевича, темные глаза её светлели от какой-то всепонимающей грусти.

«Замордовали, — думал я и дурел от водки, — замордовали мирового дядьку».

Да, это было похоже на всякие радиопостановки с участием артистки Мироновой. И вдруг я начал злиться. Злиться не на Лялину маму, а на него, на отца. «Что же ты, — думал я, — не мужик, что Ли? Боевой офицер, смерти в глаза смотрел, а перед бабами струхнул! Нет, не над ними смеяться надо, а над тобой, хоть и жалко над тобой смеяться!»

А он торопился, торопился, словно хотел выпустить на волю все застрявшие в нем слова. И слова торопились, зацеплялись друг за друга крыльями и спотыкались...

— Эх, Леша-Алеша, ничего ты, Леша-Алеша, не понимаешь! Сущности человека ты не понимаешь...

Я уже злился на него и следил лишь за тем, чтобы не выругаться и не сказать ому лишнего. А он журчал, журчал:

— Надо многое прощать человеку... Человек вынес на своих плечах всю тяжесть мировой истории. Всю тяжесть!.. Другой бы на его месте давно бы плюнул на все, а он, человек то есть, нет!.. Надо относиться к человеку с ба-альшой симпатией...

— Я и отношусь, Анисим Николаевич, — ответил я дубовым голосом, — я отношусь../ А вы вроде своей фамилии... Бабич вы и есть... Вы, конечно, не обижайтесь.

Он тихо засмеялся.

— Ничуть не обижаюсь. Пардон! И, помолчав, поднял палец.

— Пардон! Ты знаешь, что французы говорят?

— Нет. Не знаю, что они говорят...

— Зря, Алексей! Зря. Французы — хйтрю-у-у-ущий народ! Они говорят так: прежде чем жениться на девушке, погляди на ее мать! Соображаешь? Погляди на ее...

— Мне глядеть нечего, — грубо возразил я и понял, что пора уходить, — я жениться не собираюсь...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.