Вера Владимировна Бобкина, председатель сельсовета, молодая женщина. Лицо у нее чуть скуластое, крепкое, ладно вылепленное, в глазах — готовность правдиво ответить на любой ваш вопрос (а не так, чтобы стоять и соображать, как бы это ответить поудобней и повыгодней). В этом лице именно правда, только правда и ничего, кроме правды. Так уж воспитал ее отец, вернее, отчим. Она русская, он тоф, она чтит его высоко и готова без конца о нем рассказывать.

Как они, девчонки, ждали его из тайги! Лишь только он сядет, все они залезают к нему кто на колено, кто на плечо, кому как повезет; собираются друзья, начинаются таежные рассказы. А как он с ними играл, со своими дочками, и в прятки под стол прятался, и на себе, как на лошадке, возил. Когда Вера, неродная дочь, самая старшая, пошла в школу, он сам сделал ей чернильницу, висевшую в мешке на веревке (ни у кого такой не было!), сам купил портфель и все, что в нем должно лежать. Отличный охотник, он часто получал премии, а как только получит, зовет Веру и говорит: «Ты старшая, иди в магазин, бери там. чего хочешь». Мать, бывало, в гнев, но отец непреклонен: «Ты не вмешивайся, она заслужила» (действительно, где в семье маленькие, старшей сидеть некогда). И тут же Вере: «Смотри не забывай о младших». Представьте себе — компания, где старшей семь, направляющаяся в магазин (по луговой дорожке вдоль говорливой Гутары). Покупают всем платья, ботинки, игрушки, возвращаются, еле тащат. Многим ли из нас подарены такие воспоминания детства?

Основы педагогики Вериного отца были просты — правдивость и доверие. Когда она стала приносить двойки, и стыдилась этого, и страдала, но учить уроки не могла (хозяйство!), он говорил ей: «Получила, главное, не скрывай, а то и тебе будет тяжело, и мне. Позанимаемся вместе». Каков педагог — «и тебе, и мне»! Когда Веру, как и других детей, отправили в интернат (в верхнегутарской школе только первая ступень), отец писал ей письма и в каждом обязательно: «Будь честной и справедливой, помни, что у всех своя беда». Я не встречалась с Вериным отцом, видела только его раз на улице, худощавого, темнолицего, он вскоре уехал в тайгу, но вряд ли он мог бы рассказать о себе так, как рассказала о нем дочь. «Если что есть во мне хорошего, — говорит она, — все от него. Неправды он терпеть не может, потому и я соврать не могу». Вот почему, когда ее собрались выбрать председателем сельсовета, она честно предупредила односельчан: «Имейте в виду, с водкой буду бороться насмерть».

Да и все равно ее вынудила бы к этому жизнь. Пришел «борт» с водкой — и не вышли на работу рабочие зверопромхоза. К ней, Вере, в сельсовет

принесли новорожденного младенца — девай куда хочешь, мать пьет, не кормит. Куда девать — в детский сад? Но он закрыт, никто из сотрудниц на работу тоже не явился.

Стала она разговаривать с подругами, с друзьями-тофаларами. «Вы же губите Тофаларию!» «Ничего страшного, — отвечали ей, — всегда так было». «Когда же это так было, чтобы люди на работу не выходили, забросили свои участки, жили без огорода, без коровы? Когда же это было, чтобы наши парни друг друга ножами пыряли?» Ничего ей на это не отвечали. А давний школьный друг тоф сказал: «Ты что, славы себе ищешь?» Раньше они понимали друг друга.

Созвала она депутатов, долго они судили, рядили (далеко не все были на ее стороне), но все же постановили: продавать водку только по пятницам и субботам. В эти дни ее стали брать ящиками.

И, наконец, произошел случай, в Гутаре неслыханный.

Здесь нет воровства, во всяком случае, участковый милиционер Валерий Иванович Кортиков (кстати, он один на всю Тофаларию, на все ее 45 тысяч квадратных километров — территория участкового милиционера исчисляется количеством жителей, размер территории при этом во внимание не принимается) заверил меня, что за все время его работы, а он здесь лет двадцать, в Верхней Гутаре не было заведено ни единого дела по краже личного имущества, хоть бы кто у кого тряпку украл! А тут неизвестные залезли на крышу сельпо, разобрали трубу, проникли в помещение и унесли несколько ящиков водки. Трубу сельсовет заделал, ее разобрали снова. Зацементировали трубу, забрали дымоход решеткой, через несколько дней взломали замок и опять унесли водку (только водку, больше ничего). Можно не сомневаться, те, кто проник в магазин, ворами себя не считали, полагая, что берут положенное им по праву. И село ворами их не считало. В его маленьком мирке столь наглое воровство вряд ли могло остаться тайной, но никто не назвал преступников. Верхняя Гутара отстаивала свои права на отраву.

Как-то в понедельник в сельсовет прибежали сообщить. что сельпо вопреки его решению торгует водкой. Вера кинулась к магазину. Народу было много, и торговля шла вовсю. Уже самое ее появление вызвало ропот. Во всех глазах было одно: «Заявилась!» Теперь вожделенная бутылка, булькающая, полная, проплывет мимо рук.

Вера смотрела на них, своих односельчан, — были тут женщины, с которыми она играла девочкой, училась в школе, были старые люди, которых она привыкла уважать. Она любила их и хотела их спасти. Они смотрели на нее с лютой ненавистью. Чего тогда было больше в ее душе — чувства беспомощности и унижения или страха? Ведь толпа-то на нее надвигалась.

По Счастью, кто-то успел сбегать за Сашей, мужем. со всех ног кинулся он к сельпо, встал рядом с женой, здоровый, высокий — охотник. Толпа отступила. Возмущенно галдя, люди двинулись по улице, сорокалетняя женщина, мать пятерых детей, гордо шла впереди, как видно, чувствуя себя предводителем. «Не имеете права!» — вопила она.

Самое плохое заключалось в том, что вопила она сущую правду. У Веры действительно не было (да и у сельсовета не было) права проводить «сухой закон». Общественная борьба Веры Бобкиной не имела под собой никакой правовой основы.

Все пошло прежним порядком, и торг вновь выполнял план.

Как-то раз. это было в октябре, в сельпо разом завезли 40 ящиков спиртного (40 ящиков на 350 жителей), и было известно, что в аэропорту ожидают еще 26. Вера с ужасом думала: это не только недели на две: пока не выпьют всего до последней капли, развалится работа в селе, сорвется промысел, не на что людям станет жить.

Села она и написала письмо в Нижнеудинский исполком (до этого не раз писала письма, да все рвала). Она писала о том. что приходится терпеть детям при пьяных матерях: о том. что в селе родятся дебилы; приводила статистику смертности (за последние два года все смертные случаи связаны с водкой): люди теряют здоровье, писала она, разум, культуру. Говорила о материальных убытках и потерях. И, наконец, производственный план будет загублен.

А теперь представим себе положение Нижнеудинского исполкома, получившего Верино письмо. Вводить «сухой закон» он тоже права не имел, но ведь и оставить Верхнюю Гутару в том положении, до которого она дошла, был не в состоянии. И вот появилось поневоле хитроумное решение: без заявки со стороны председателя сельсовета (то бишь Веры) спиртное в Гутару не возить. Торг протестовал и вопил о плане, но решение было принято.

Весть прилетела в село раньше, чем пришли бумаги, Вера последняя узнала о том, что вся тяжесть борьбы взвалена на ее плечи.

В том-то и дело, что приближались праздники, а самолеты летали, ни бутылки не привозили, и все это зависело теперь от одного росчерка Вериного пера. Люди не могли понять, за что им такое «наказание», ненависть к ней получила некий оттенок справедливого гнева: оставить в праздник людей без вина!

Что ей было делать? Подать заявку? Собственной рукой? Или «испортить» праздник ни в чем не повинным людям — не все же в Гутаре пьют.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.