— Придет день, и мост этих троллей я срою до основания,— внезапно взъярился мистер О'Тул.;— Разберу камень за камнем, соскребая мох самым тщательным образом, чтобы разрушить чары, а потом молотом раздроблю камни на мельчайшие кусочки, а кусочки подниму на самый высокий утес и разбросаю их вдаль и вширь, дабы за всю вечность не удалось бы их собрать. Вот только,— добавил он, понурившись,— какой это будет тяжкий труд! Но соблазн велик. Этот эль был самым бархатным, самым сладким, какой только удавалось нам сварить. А теперь только взгляните — свиное пойло! Да и свиньи им побрезгуют! Но был бы великий грех вылить даже такие мерзкие помои, если им наименование «эль».

Он схватил кружку и рывком поднес ее к губам. Его кадык запрыгал, и он поставил кружку, только когда выпил весь эль.

— Если я причиню слишком большие повреждения этому гнуснейшему из мостов,— сказал он,— а эти трусливые тролли отправятся хныкать перед властями, вы, люди, призовете меня к ответу, потребуете, чтобы я объяснил свои мысли. А как стерпеть подобное? В том, чтобы жить по правилам, нет благородства и радости тоже нет — скверным был день, когда возник человеческий род.

— Друг мой!— сказал Максвелл ошеломленно.— Прежде вы мне ничего подобного не говорили.

— Ни вам и ни одному другому человеку,— ответил гоблин.— И ни перед одним человеком в мире, кроме как перед вами, не мог бы я выразить свои чувства. Но, может быть, я предался излишней словоохотливости?

— Вы прекрасно знаете,— сказал Максвелл,— что наш разговор останется между нами.

— Конечно,— согласился мистер О'Тул.— Об этом я не тревожусь. Вы ведь почти один из нас. Вы настолько близки к гоблину, насколько это дано человеку.

— Для меня ваши слова — большая честь,— заверил его Максвелл.

— Мы древнее племя,— сказал мистер О'Тул.— Много древнее, думается мне, чем может помыслить человеческий разум. Столько долгих лет миновало,— добавил он, скорбно покачивая головой.— Столько долгих, невероятно долгих лет, а потом явился щуплый грязный примат и все нам испортил.

— Давным-давно...— задумчиво произнес Максвелл.— А как давно? Еще в юрском периоде?

— Вы говорите загадками. Мне это обозначение неизвестно. Но нас было много и самых разных, а теперь нас мало, и далеко не' все из прежних дотянули до этих пор. Мы вымираем медленно, но неумолимо. И скоро займется день, который не

увидит никого из нас. Тогда все это будет принадлежать только вам, людям.

— Вы расстроены,— осторожно сказал Максвелл.— Вы же знаете, что мы вовсе этого не хотим. Мы приложили столько усилий...

— С любовью приложили? — перебил гоблин.

— Да. Я далее скажу — с большой любовью. По щеке гоблина поползли слезы, и он принялся утирать их волосатой мозолистой лапой.

— Не надо принимать меня во внимание,— сказал он.— Я погружен в глубокое расстройство. Это из-за баныпи.

— Разве баныпи ваш друг? — с некоторым удивлением спросил Максвелл.

— Нет, он мне не друг!— решительно объявил мистер О'Тул.— Он стоит по одну сторону ограды, а я по другую. Старинный враг, и все-таки один из наших. Один из истинно древних. Он выдержал дольше других. И упорнее сопротивляется смерти. Другие все мертвы. И в подобные дни старые раздоры отправляются на свалку. Мы не можем сидеть с ним, как того требует совесть, но в возмещение мы воздаем ему посильную честь поминовения. И тут эти ползучие тролли без капли чести на всю компанию...

— Как? Никто... никто здесь в заповеднике не захотел сидеть с баныпи в час его смерти? Мистер О'Тул устало покачал головой.

— Ни единый из нас. Это против закона, в нарушение древнего обычая. Он за оградой.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.