Замнаркома

1927 год их вычистил, припомнив это. Кого не дочистили тогда, подмели в 1930.

... Наступили сытые годы. Детдом разбрелся. Мне исполнилось 17 лет, и я ушел в батраки к баю Абутраку Хусянову. Пахал, косил, возил. Два года работал так. Хозяин давал мне есть, а еще в год одного барана и двух козлят.

В 1926 году, в базарный день, приехал в Кашкар - кишлак агитатор, татарин Галиулин. Встал он на трибуне и сказал:

- Сейчас власть у рабочих, у бедняков и батраков. А руководят ими партия и комсомол. Кто молодой бедняк и батрак, иди в комсомол.

Я комсомола не знал, даже слово такое редко слышал. Про партию мне рассказывали. Кто в партию поступит, тот будет молодец. Подал в партию, и меня как батрака без анкеты приняли.

Приехал я домой, пошел к матери в гости, а она мне даже «здравствуй» не говорит, плачет. Не хочет со мной сидеть, будто я чужой, будто я враг.

- Знаю, - стонет, - ты в партии. А раз так, лучше умереть, чем считать тебя в нашей семье.

А рядом «ишан», почтенный старик, бородой шевелит и приговаривает: «Кто будет в партии, тот будет «тертенчи».

«Тертенчи» - значит человек последнего разбора. Ишан людей по сортам различал так: первый сорт плохих людей - русские, они нашу землю завоевали и в Аллаха - Мохамеда не верят. Ниже русских - китайцы, они до русских мучили киргиз неволею. Третий сорт плохих людей, не помню точно кто, может быть, разбойники. А хуже всех четвертый сорт - «тертенчи», это партийный человек.

Мне стало страшно, что на меня и кишлак будет смотреть, как на собаку, и мать родная к дому не подпустит, совсем один стану. Пошел я в комитет и сказал: «Вычеркните!».

- Но ведь ты батрак, - говорят, - твое место в партии.

Я не слушаю. Требую: «Вычеркните».

- Что с тобой, батрак? Неправильно поступаешь.

- Вычеркните, - кричу, чуть не плачу.

- Не можем, - отвечают, - вычеркнуть: списки нарочный уже в Ош повез.

Пошел я за списками в Ош. Немалый путь. Снова просил: «Вычеркните», а мне ответили: «Пойди - ка, послушай наших агитаторов».

Агитатор говорил долго, все объяснил.

Но я упорствовал - не хочу быть «тертенчи».

- Тогда иди в комсомол, - сказал агитатор, - это легче. Про комсомольца «ишан» не скажет, что это «тертенчи».

- Хорошо, - сказал я, - если мать согласится. Вернулся в материну юрту, спросил ее разрешения, и в комсомол поступить мать позволила. Было это в 1926 году.