«Все золотые украшения в милиции с меня сняли. До сих пор меня бьет нервный озноб при воспоминаниях о перенесенном при этом, — Фавзия нервно поеживается, рассказывая, как милиционеры выдирали серьги из ее ушей резкими рывками»
Уши у нее действительно были надорваны. Зарубцевавшиеся шрамики можно было разглядеть, когда она ломкими жестами уже негибких пальцев поправляла плотные завиточки кудрей. Говорила Фавзия тихо и, как мне казалось, спокойно. Но вдруг, так же тихо, как и говорила, расплакалась и, сдавленно извинившись, ушла на кухню. Вернулась минут через пять, виновато улыбаясь и теребя в руках носовой платок. Попросила непременно изменить фамилию: очень много родичей по всей стране, не только в Ленинграде. И не всем, конечно, ведомо, куда подевались старинные татарские украшения, подаренные когда-то Фавзии любезной свекровью.
Фавзия убеждена, что именно эти серьги, кольца и цепочка червонного золота не давали покоя ее «подружке» Гале и подсказали Галиному дружку-милиционеру (который затем погиб в автокатастрофе) «идейку насчет ОБХСС».
Фавзию Закировну Сигнатулину, работавшую начальником ЖЭУ-17 Петроградского РЖУ города Ленинграда, арестовали в 1982 году
Приехавшие к ней на работу сотрудники ОБХСС обвинили Фавзию в том, что она получала от своих подчиненных техников какие-то взятки. В тот же день ее отправили в камеру. Зарплата, полученная Фавзией в день задержания, профсоюзные деньги, а также те деньги, которые, по ее словам, — «долг, возвращенный несколькими часами раньше», — были отобраны. Как позднее выяснилось, эти купюры в финчасть милиции на хранение не попали. То есть были похищены. Пропало также большое количество продуктов, закупленных Фавзией «для семейных нужд». Но это мелочи.
— Все золотые украшения в милиции с меня сняли. До сих пор меня бьет нервный озноб при воспоминаниях о перенесенном при этом, — Фавзия нервно поеживается, рассказывая, как милиционеры выдирали серьги из ее ушей резкими рывками.
— Меня стали отпаивать валерьянкой, сдирая при этом с пальцев золотые кольца. После чего я вся была ощупана и обыскана. Никаких протоколов осмотра сорванных с меня украшений не составлялось.
Добавлю, что изделия не фотографировались, а их размеры не фиксировались. Никаких копий документов из их изъятии Сигнатулиной не вручалось.
— После обыска следователь заявил мне, что отпустит домой, если я раскошелюсь. Я ответила ему, что ни в чем не виновата, что мне очень хочется домой и поэтому я готова отдать ему часть денег с единственной сберкнижки, которая находится у меня дома. Следователь долго торговался, несколько раз выходил якобы к прокурору. Затем сообщил мне, что двух тысяч мало, и добавил: «Будет подписана санкция на арест!» Как только я оказалась в камере, меня навестила следователь прокуратуры Ковалева. Она интересовалась происхождением содранных с меня украшений, через некоторое время был проведен обыск у меня дома. Изъяли еще одиннадцать золотых украшений, несмотря на то, что на них имелся нотариально заверенный документ, подтверждающий, что эти украшения — фамильные ценности, что они принадлежали моей сестре, а после ее смерти родители подарили их мне.
Опись изъятых при обыске украшений была составлена, но почему-то на отдельной бумажке. Сберкнижка на 2000 рублей (судьба ее до сих пор неизвестна) также была изъята. Обыск происходил в присутствии единственной соседки. Теперь же в протоколе фигурируют две фамилии.
Сигнатулину бросили, вернее, изъясняясь языком официальных бумаг, поместили в следственный изолятор.
— За девять месяцев, проведенных там, меня ни разу не допросили. Ни Ковалева, никто другой в СИЗО не появлялись. Кем подписывались санкции на моё пребывание в тюрьме, я не знаю. Когда истекли все допустимые сроки, Ковалева, наконец, прибыла в изолятор; вручила мне какие-то бумаги. Я их подписала, хотя прочитать не могла — была без очков. Потом был суд. Никакой вины в моей работе, в моих поступках суд не усмотрел, потому что я не совершила ничего предосудительного. Меня отпустили домой. И сразу же возникло новое обвинение. Оказывается, подчиненные мне дворники перекупали друг у друга пищевые отходы (помои) и за это получали незаконные премии.
Спустя примерно полгода Сигнатулина была вызвана в районную прокуратуру. Там она завела разговор и о пропавших ценностях. Следователь перелистал материалы дела и несколько обескураженно сообщил Фавзии, что документы об изъятии украшений отсутствуют. После этого Сигнатулина резонно заметила, что тонна помоев стоит 15 копеек, а исчезнувшие драгоценности — более 10 тысяч рублей. Следователь тут же запретил ей «поднимать шум насчет пропажи». Твердо сказал, что все утрясет.
Далее события разворачивались так. На следующий день после разговора со следователем к Сигнатулиной приехала Е. И. Ковалева. Простодушно глядя на свою бывшую подопечную, стала уверять, что в прокуратуре-де проводился субботник, и злополучные украшения она, Ковалева, случайно выбросила на помойку. Каково? Я уж не говорю о том, что, по версии следователя, она выкинула спичечный коробок с тяжелыми «безделушками», которые — все! — никак не могли поместиться в одном коробке. Со мной она встречаться категорически отказалась, а в ее деле подробностей на этот счет нет.
— Взамен пропавшего золота Ковалева предложила рассчитаться со мной деньгами, пригрозив, что в противном случае сгноит меня в тюрьме. Я вспомнила поговорку, что с паршивой овцы хоть шерсти клок. Согласилась. Вместе с Ковалевой поехала в ювелирный магазин. Там оценили изделия заочно. При самом минимальном подсчете сумма оказалась внушительной — около 14 тысяч рублей, — припоминает Сигнатулина.
Вначале Ковалева привезла Фавзии тысячу. И надолго пропала. Потом, после упорных телефонных атак, привезла еще 2600 рублей и пообещала со временем возместить все остальное.
— Ковалева стала упрашивать, чтобы мой муж дал расписку, датированную задним числом о получении им золотых изделий. И я его уговорила. После этого Ковалева скрылась навсегда. Я долго ждала, молчала, очень всего боялась, так как Ковалева прямо сказала мне, что ее супруг крупный прокурорский работник. Мой муж часто повторял: «Скажи спасибо, Что жива осталась».
...После того, как в редакцию пришло письмо ветерана Отечественной войны Моделева, я засомневался, что случай с «помоями» — первый в практике следователя Ковалевой. Но пусть останется историей № 1.
«Я — коммунист с 1931 года, инвалид, имеющий 15 правительственных наград, в знак протеста против циничных грабежей, совершаемых должностными лицами, облаченными в прокурорские мундиры, обладающими бесконтрольно-неограниченной властью, отказываюсь от самой дорогой для меня награды — медали «За оборону Ленинграда»! Я один из немногих оставшихся в живых защитников блокадного Ленинграда. И мне нелегко решиться на такой шаг. Но я не вижу другого выхода. Как же иначе привлечь внимание высших партийных и советских органов к состоянию законности в городе Ленина? В течение четырех лет мною послано около 70 жалоб, в которых рассказывается, как работниками прокуратуры Петроградского района была разграблена квартира сына, а сам он был упрятан в тюрьму по сфабрикованному делу. Я обращался всюду, однако только через пять лет (благодаря тому, что наши жалобы взяты на контроль в Ленинградском обкоме КПСС) прокуратура города 21 апреля 1988 года была вынуждена по фактам хищения (в период следствия) ценностей из квартиры сына возбудить уголовное дело.
По делу должны расследоваться преступления, связанные с должностными злоупотреблениями и отсутствием прокурорского надзора. И — нечистоплотность бывшего прокурора Петроградского района (ныне заместителя прокурора Ленинграда В. А. Кириллова).
Разве вскрывшиеся факты не основание для отмены приговора по делу моего сына? И производства нового расследования? Однако горпрокуратура упорно продолжает не связывать эти обстоятельства. Круговая порука в прокурорской среде?» ...Не каждый день в знак протеста возвращаются правительственные награды. Не стану перечислять многочисленные публикации о злоупотреблениях в системе ленинградских прокуратур. Не хочу повторять очевидные тезисы о «романовском наследии». Допускаю, что где-нибудь положение еще плачевнее. И все-таки. Похоже, что в Ленинграде не все ладно. Суммарная корысть стражей порядка недалека от того критического рубежа, что отделяет исключение от правила. После командировки на невские берега меня просто-таки вело к саркастическим интонациям. Во всяком случае, ситуации с эксследователем Ковалевой — сюжет для фельетона. Что-нибудь этакое...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.