Закон - что дышло?

Откуда же появились эти листы, в то время как прокуратура уже не могла, а суд еще не мог совершать какие-либо процессуальные действия?

Это цветочки, как говорится. Ягодок довелось отведать, когда «подключилась» судья Янина. Она не стала знакомить Моделева с протоколом судебного заседания. По этой причине отсутствовала кассационная жалоба, что автоматически являлось согласием с приговором. Материал был отправлен в Ленгорсуд на утверждение. Но там вынуждены были отправить дело обратно в Петроградский суд.

Тогда Янина пустилась на новое ухищрение. Протокол судебного заседания был прислан Моделеву в камеру. Но... это была искаженная копия протокола, напечатанная так, что весь текст уместился на 15 листах, тогда как в оригинале, представленном в кассационную коллегию, листов было в семь раз больше!

Но и это не все. Кассационная жалоба Моделева нежданно-негаданно очутилась в прокуратуре. Заседания судебной коллегии из-за этого переносились 6 раз. В конце концов Ленгорсуд все же вынуждает прокуратуру вернуть похищенную кассационную жалобу.

Приговор, повторю, был немедленно отменен.

И вот здесь Янина переусердствовала, чем здорово подвела Ковалеву. Зная, что, кроме самого Моделева, приговор никто читать не будет, она решила оградить себя и следователя от его жалоб и внесла часть похищенных денег в текст приговора. Эти деньги (1470 рублей) в финчасть не сдавались (знакомая ситуация, не правда ли?). В суд они не поступили, но упоминание о похищенных деньгах в приговоре вынудило заняться их розыском. Эти деньги — внимание! — оказались в обращении у тогдашнего прокурора Петроградского района, ныне зам. прокурора г. Ленинграда В. А. Кириллова. Можно лишь развести руками. Деньги не пахнут. Кириллову пришлось — через девятнадцать месяцев! — сдать их в финчасть горпрокуратуры.

Определение горсуда точку в этой истории не поставило. Новое следствие (та же райпрокуратура!) возвратило кое-какие вещи и автотранспорт. Были найдены некоторые документы. И только на суде была обнаружена сберкнижка.

Судьба остального похищенного не выяснена, а с целью сокрытия грабежа в материалах дела были подменены листы, появились новые протоколы без подписи Моделева. Дело снова поступило в суд, и Моделев получил 8 лет. Освободившись по амнистии, ринулся искать пропавшие ценности. А заодно и «правду искать».

За последние годы так много написано о беззакониях, творимых теми, кто закон олицетворяет, что, думаю, не стоит еще раз переливать из пустого в порожнее. Все эти разговоры, по-моему, останутся никчемными, если всякий раз вести их абстрактно, не адресуя конкретные обвинения вполне определенному лицу.

Вот почему совершенно намеренно я хочу ограничиться рамками тех двух историй, которые, что называется, потрогал руками. И с Сигнатулиной, и с Моделевым я встречался, документы придирчиво просматривал. Общее у обоих — помимо вполне объяснимого недоверия к правоохранительной триаде (милиция, прокуратура, суд) — еще и желание добиться-таки справедливости. И желание это упирается во вполне благополучную карьеру экс-следователя Ковалевой, работающей ныне юрисконсультом одного из ленинградских предприятий.

Что же получается? Одна, допустим, торговала помоями, другой — опять же, допустим! — продал бутылку вина. Наказаны сурово. Мать двоих детей отсидела девять с половиной месяцев в «Крестах», инвалид, с трудом передвигающий больные ноги, четыре года провел за колючей проволокой. А лукавый юрист, воспользовавшийся служебным положением и обобравший подследственных, ограничился служебным взысканием?

В то, что следователь безмятежно выбрасывала во время праздничной уборки коробки с ювелирными украшениями, я — что хотите со мной делайте! — не верю. Так же, как не верю тем работникам прокуратуры, которые, даже не разобравшись в деле, «авансом» смыкают ряды и хором защищают Ковалеву, словно она всего лишь нашкодившая семиклассница, исправившая отметку в журнале.

Не терпят люди, закон представляющие, уличать своих коллег в противозаконных ошибках. А ведь, на мой взгляд, виновата не только Ковалева.

Поспешное заключение под стражу, заточение в тюрьме без предварительного доказательства вины — одна из самых опасных ошибок, приводящая к дальнейшему крену общественного сознания в сторону карательного аспекта Закона. А как же быть с его гарантийным аспектом, который и без* того у нас запущен давно и основательно? Тюрьма без должных оснований — это ли не циничное торжество презумпции виновности? О каком правовом государстве можно тогда вести громкие речи!

К сожалению, бюрократическая, ориентированная не на массовое мнение, как в большинстве европейских стран, а на бумажную отчетность, система «успеваемости и успешности» работы следственных органов искушает порой следователей, и появляются масштабные «слоны» из третьесортных (в плане социальной опасности) «мух». Спекуляция вином? Лет десять, достаточно? А доказательства — потом. Зато, когда судят генералов, требуются улики 999-й пробы! Там, если что-нибудь не так, концы с концами не сходятся, услужливые подмастерья неправедной Фемиды охотно разводят руками: понимаем, мол, что взяточники и казнокрады, да следствие не дотянуло с доказательствами.

А вовсе не осудить того же Моделева не могли — честь мундира. Как-никак, на момент вынесения приговора он уже давно сидел в тюрьме. Оправдать значило официально признать некую поспешность ареста. А это уже серьезная ошибка следствия.

Приговор по делу Моделева отменен, но зачем состряпали дело заново и опять передали в суд?

Я вовсе не ратую за то, чтобы Ковалеву упрятали за решетку с такой же оперативностью, как некогда ее подопечных. Однако с двумя вышеизложенными историями надо разобраться на официальном уровне. И главным образом потому, что таких случаев достаточно много. Я знаю, что в послужном списке Ковалевой еще один случай с дамой, имевшей неосторожность щеголять в золоте, — начальницей райжилобмена Позиной. Считаю, дело не в размахе, а в самом подходе к своей работе.

Теперь о Моделеве. Приговор, конечно же, неправосуден. И мне понятно то усердие, с которым амнистированный добивается восстановления справедливости, так сказать, де-юре. Понятно мне, и почему его в свое время посадили. Если бы после публикации в городской газете «спекулянт» остался бы на свободе, то суд упрекнули бы в ненужной мягкости. Когда слово «расстрел» становится обиходным, условный срок наказания воспринимается обывателями чуть ли не насмешкой над правосудием. Или насмешкой правосудия. Кому не приходилось слышать, а то и произносить: «Мало дали».

Но любой экстремизм в оценках опасен. Опасен социально, так же, как и люди, готовые преступить закон. Потому что сопровождается скрытой тенденцией к монополизации морали и истины. И еще, как мне кажется, из поля зрения при этом выпадают нравственные уроки скандальных разборок: почти все их участники претерпевают социализацию со знаком «минус».