«Россия держится на слове»

Захар Прилепин к своим 34 годам перепробовал различные специальности – от охранника ночного клуба и командира ОМОНа в Чечне до редактора еженедельной газеты. Получил множество литературных премий: русские Нацбест и «Ясная Поляна», китайские и французские награды за лучший зарубежный роман года, вошел в шорт-лист «Русского Букера»… Его книги издаются сотнями тысяч.

А живет он в Нижнем Новгороде, воспитывает троих детей, пишет романы и в Москву наезжает только за гонорарами. «Смену» Захар заинтересовал по нескольким причинам – этой осенью у него выходит очередная книга; писатель становится ведущим телепрограммы. А еще – его мнение показалось нам крайне важным для специального августовского выпуска.

– Россия дала миру огромное количество знаменитых эмигрантов, взять хотя бы Владимира Набокова. В этом номере «Смена» раскрывает имена неизвестных в России героев, которые стали известными за рубежом и принесли стране, в которой поселились, славу. Имен гениальных американцев, шотландцев, испанцев… которые обогатили культуру и науку других стран, гораздо меньше. Как думаете, почему? Может, это какое-то русское мессианство?

– Русское мессианство, бесспорно, существует, но применительно к нашей эмиграции речи об этом не идет. В какой-то момент история оказалась сильнее людей, и распыление русских по планете – не более, чем результат исторического конфликта, в котором оказались многие из наших соотечественников, в том числе великие. Когда-то мне казалось, что Сикорский в Америке или Бунин во Франции – это трагедия. Потом я смягчил свое к этому отношение и считаю теперь, что большое количество русских, сыгравших свою роль в истории других стран – и не трагедия, и не повод для радости. Просто так получилось.

– Вы сами смогли бы эмигрировать?

– Думаю, нет. Мне достаточно комфортно за границей. Но к Европе или Америке я, наверное, никогда не научусь относиться, как к пространству, в котором мог бы остаться жить. Вы могли бы прожить всю жизнь в гостинице, или в ресторане, или в музее? Я бы не смог. Россия – это дом. По крайней мере, для меня.

– В одном из своих интервью вы сказали, что «Россия в ХIХ и ХХ веках дала миру образцы миропонимания в литературе и в философии. Потенциал не потерян». Можно узнать, что вы конкретно имели в виду?

– Можно назвать только одну дату – 1917 год. Революция определила облик всей планеты, в том числе и той ее части, над которой никогда не поднималось красное знамя. Определила на сто лет вперед, а может, и больше. Если отвечать не коротко – то можно вспомнить и о литературе, и о религиозной (как богоборческой, так и богоискательской) философии и просто о философии, об архитектуре, о кино, науке – да Бог знает, о чем еще. Х1Х и ХХ век, наверное, были пиком нашего культурного развития. Быть может, это больше никогда не повторится. Но мы все равно будем пробовать повторить. Иначе, зачем мы здесь?

– Вы много и с удовольствием рассуждаете о любимых своих русских писателях. В чем, по-вашему, феномен русской литературы?

– Феномен русской литературы, мне кажется, состоит в том, что, если бы вдруг русская литература куда-то мистическим образом исчезла, вместе с ней исчезла бы и Россия. И такая ситуация применима только к нашей стране и нашей литературе. У англичан, у французов, у немцев есть великая литература, но без нее и Англия, и Франция, и Германия продолжали бы существовать. Россия без литературы невозможна.

Говорят, что в основе итальянской культуры лежит мрамор, в основе китайской культуры – шелк, в основе немецкой – кажется, железо. Еще говорят, что в России роль этого мрамора или шелка играет лыко. Но я бы, все-таки, сказал, что цивилизационная основа России – это слово. У нас все держится на слове, а слово – это литература.

Для нее всегда была характерна злободневная реакция на происходящие события – от первых «чеченских» рассказов Льва Толстого до любого романа Достоевского. Это только в последнее время стало немодно реагировать на происходящее за окном.

– Вы действительно считаете, что наша «аморфность» и «леность» порождена вовсе не аполитичностью, а бесконечной российской терпеливостью? Может быть, напротив, народ заслуживает своих героев? Таких политиков, такого общества, такой социокультурной ситуации?

– Я уверен, что эта мантра про народ, который сам заслуживает всех гадостей, которые с ним происходят, выдумана врагами нашего народа, которым выгодно, чтобы он считал себя не имеющим права претендовать на большее. Вредная, позорная ситуация. Надеюсь, она не навсегда.

Что касается терпения. Известен тост Сталина на приеме в честь Дня Победы – когда Сталин пил за «ясный ум, стойкий характер и терпение» русского народа. К этому терпению как-то сразу все прицепились, посчитали его признаком сталинского цинизма – вот, мол, какой негодяй, открытым текстом говорит, что с этим народом можно делать что угодно, он все стерпит. Но спустя четыре года после этого тоста вышла официальная биография Сталина, по сути, им же самим и написанная. В ней тоже шла речь об этом злосчастном тосте. И было написано, что Сталин говорил, что у русского народа есть ясный ум, стойкий характер и – внимание! – «отсутствие торопливости, то есть терпение». Очевидно, в атмосфере кремлевского банкета вождь не сумел четко сформулировать очень важную вещь и получилось искажение.

Я согласен – да, русский народ терпелив, но именно с точки зрения отсутствия торопливости. И вот, когда предел такого терпения иссякнет – всем, к кому у народа накопились претензии, будет очень плохо. Наверное, и мне будет плохо, но тут уж народу виднее.

– Вы часто критикуете нынешнюю власть. Кто-то из восточных мудрецов сказал: «Критикуя – предлагай». Что, по-вашему, можно изменить, и почему вы не хотите этого делать?

– Достижения нашей власти – у всех на виду. С одной стороны – Куршевель и вечеринки на крейсере «Аврора», совершенно неприличная роскошь и пресыщенность, с другой – вымирающая нация, огромная часть которой лишена всяких перспектив в жизни. Единственный содержательный аргумент в защиту этих «достижений» – то, что в девяностые все было несравнимо хуже. Но и этот аргумент – не менее гнилой, чем, собственно, поведение нынешней власти: наше время – это продолжение девяностых, ничего, по большому счету, за десять лет не изменилось.

Изменилась, а точнее – появилась, раньше-то ее вообще не было – пропагандистская упаковка. Если в девяностые патриотизм был вытеснен в маргинальность, то сегодня патриотизм в моде. Только почему-то за патриотизм принимают восторг по поводу любых действий государства.

А что касается вопроса, почему я не хочу ничего делать – это не так, я хочу и я делаю! Много лет я являюсь активным членом одной партии, надеюсь, вы знаете, как она называется – правда, закон запрещает называть эту партию на страницах печатных СМИ, и от этого меня тоже вполне разумно тошнит.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.