За что убил брата

Корнея увозили лихим да румяным, а вернулся он, покойник, хуже старика. В грудях сипело и харковина ежеминутно... Так точно, а тут еще от жены «радость». Запил с обиды человек. Пошло хозяйство разваливаться, будто подпорки из - под него вышибать стали. И чем дальше, тем хуже. Чтоб долго не говорить, скажу сразу: промотал Корней почти все и сам скопытился - у своего же двора пьяным замерз. А до того - не сказал я тебе? - женку в гроб загнал. Смиренная она была, грех, вину свою чувствовала. А он ее... да чего там, известно, как во хмелю да в обиде бьют. Так... Видишь - позабавился человек, а тут всему дому конец; да, может, это и на детей перекинулось: может Яшка через это убивцем - то стал? Греха... Эх, давайкось, парень и мы докончим.

- Давай.

Я выбулькал из бутылки в наши кружки остаток, хватили; обожгло нутро, заиграло там.

Семен ткнул пучком лука в соль, зачавкал.

Закусив, он взял опорожненную бутыль, пососал с горла и метнул ее молнией в воду - вспыхнул взрыв брызг, к нашим ногам на серую каемку ила стали набегать прозрачные, сияющие складки - омут заулыбался.

- Ишь, ты... как... - усмехнулся Семен и стал закуривать. Выпуская из бороды лиловые косички дыма, он неторопливо повел свой рассказ.

- Так они и остались без отца, без матери. Яшке тогда, если не ошибаюсь, двенадцатый, Шурке девятый пошел. Добришко, какое от отца уцелело, родня порасхватала: на сбереженные - де.

Куда деться? Нанялись они оба на барский двор стадо пасти. Известно, какое это дело. Да еще каждый поизмываться норовит, благо заступников нет. Шурку ребята «барчуком» да еще другим стыдным словом дразнили. Яшке тоже доставалось: «мать, мол, твоя»... и все прочее. Находились, конечно, и такие, которым на злую мысль натолкнуть, что медку лизнуть. Будто сироту жалеючи, жужжали: дескать, не быть бы вашей семье рушения и тебе в работниках не трепаться бы, если бы не родился этот... браток - то твой. А слова такие, парень, обида в человеке, что свежие дрова огню - долго тлеют и думки от них тяжелые, а просохнут - рванут, держись... Темнел Яшка с таких слов, брови стыкал, а раздвинуть их забывал: так и рос, насупившись.

- Долго они в подписках - то?

- До самого семнадцатого. А в семнадцатом имению конец пришел. В других местах громили, а у нас не так: у нас разделили что было такого по жребию. Шурке с Яшкой на двоих вол пудов так на пятнадцать достался, да еще борона округами такими, в роде тарелок железных. Борона - то им ни к чему, а вола на хлеб продали. Прожили, опять деваться некуда: барского двора нет. Ну, была бы шея, как говорят, за хомутом дело не станет. К весне устроились: Шурка общественное стадо пасти, Яшка к Бочкину (богач у нас) в батраки...

Я, хотя и живу, где придется, а село - то родное не забываю, тянет. Завернул я в него прошлым годом на праздничек, вижу: парни, девки куролесят, радуются, как и полагается им, только Яшка, будто немой да тусменный. «Эх, - соображаю, - от тоски по хозяйству у него, от зависти мужицкой: видит парень чужое житье, батрачеством своим мучается».

«Дай, - соображаю, - оторву его от деревенской тяготы, оторву да к вольной жизни прилажу: забудет про все, посветлеет в ней». Так и сделали... Только вышло, что ошибся я...

Семен говорил легко, не путаясь, а я, не такой крепкий на выпивку, уже чувствовал, что берег подо мной тихонько поднимается, покачивается, плывет. Но слушал я внимательно, и чтоб доказать это, спросил:

- Как ошибся?

- Да так... ты постой ко... Ну, вот, уговорил я их - пошли со мной. Первое лето в ремонте на, железке работали, потом грузчиками, потом в засеке дрова резали. Да мало ли... Замечаю: Шурка ничего, доволен, а Яшка, тот пуще хмурится да людей сторонится, а случалось - и отталкивает их. Неладно, но надеюсь пройдет это у него, обвыкнет. Не прошло. Видно, понял он, что теперь уж ему не крестьянствовать; тоска на сердце гирей повисла, думы нехорошие. А кто виноват? Шурка, если по правде, тут не при чем. Ну, а злость - то? Куда ее денешь. Да и из - за кого же, на самом деле, вся семья сгибла? На кого злобушка - то случая должна оборотиться? Яшка Шурку и с малых лет не любил, а тут... как это тебе сказать... Нет, это я, парень, не туда полез. Тут ошибиться, что пальцем о палец стукнуть... Может, в этом деле Яшкин характер всему виной. Ну, а характер у него... Бывают быки такие: стоит - голову вниз и, как будто, ни - кого не видит. Раз стеганешь - ничего, другой, третий, и вдруг - бац. Дух вон. Так может и случай этот.

Семен смолк, зачиркал по коробке спичкой, но и закурив, он продолжал молчать. Вероятно, рассказывая, почувствовал на себе некоторую ответственность за нечто в судьбе братьев и, разбираясь, задумался.

С целью вызвать на прямой ответ, я спросил:

- Так за что ж он убил?

- Как «за что»?! - рассердился Семен. Помедлив немного, он недовольно заговорил:

- Откуда мне знать. Чудак ты... Вот он, омут - то. Подикось, рассмотри, что у него на дне. Так, парень, и душа в человеке. Пословица такая есть... Нельзя так.