На тридцать километров растянулась эта дорога. Два с половиной месяца тащили мы ее на себе, с трудом поднимая в горы и так же с трудом спуская вниз, в сырость мхов и кочек. Теперь тридцать километров нам предстояло пройти сразу, единым махом, чтобы выбраться на другую, ровную и твердую дорогу, по которой до больницы было еще около двадцати километров.

Сначала мы шли молча. Я прислушивался к лесным звукам. Лешка, наверное, думал о Ленке или злился на себя за то, что пришлось бросить работу, а Андрей... Я не знал, о чем думал Андрей, он всегда был не слишком понятен нам, хотя мы и считались друзьями. Он любил то, что не любили другие, и он думал и говорил о том, о чем, казалось, никак нельзя было в эту минуту думать или говорить. Мы знали, что это идет у него вовсе не от желания казаться оригинальным и непохожим на других, а оттого, что он такой и есть. И на этот раз он тоже вспугнул наше молчание фразой, которую мы с Лешкой совсем не ждали.

— Будем считать, что коммунизму не повезло, — неожиданно сказал он. — Сегодня один из его строителей потерпел аварию. М-да. — Он засмеялся и повернул к нам свое лицо с прищуренными глазами.

Я видел, что это хитрая затравка к старому, еще школьному спору, который мы не трогали с тех пор, как приехали сюда, но Лешка, видимо, этого не понял.

— Пустяки, — виновато сказал он, употребив свое любимое словечко, которое у него всегда звучало как «простите». — Один человек ничего не значит.

— Как не значит?! — обрадовался Андрей. — Граждане! Немедленно вводите поправки в свои вычисления. Коммунизм запаздывает. Сбавил скорость, уважаемые граждане. Сегодня на голову одного из его лучших строителей свалилось дерево. Здоровье пострадавшего пока вне опасности, но бесплатная выдача продуктов и товаров широкого потребления из магазинов задержится.

— Ну что ты говоришь? — Лешка сморщился не то от раздражения, не то от боли. — Коммунизм — это тебе не автолавка с бесплатными товарами, которая в один прекрасный день подвезет все, что тебе надо для жизни. К коммунизму надо еще идти и идти. Не одну пару сапог сносишь.

— И ты надеешься дойти?

— А почему бы и нет?

— Ребенок ты. Как ты понять не можешь, что все это далеко-далеко, вот как солнце в пасмурную погоду — где-то есть, а не видно. Это тебе не поездом с Кубани в Сибирь приехать.

— Я знаю. Только ты-то зачем сюда ехал, если не веришь в это? Оставался бы себе дома, поступал в институт...

— Видишь ли, мы с тобой говорим на разных языках. Для тебя дорога, которую мы ведем, — это дорога в коммунизм, никак не ближе, а для меня она то, через что надо пройти, чтобы стать человеком. Я хочу быть сильным, крепким человеком. На Северный полюс меня не возьмут, вот я и приехал сюда, где есть звери, где тебе на голову может свалиться лесина, где люди живут в палатках, кормят комаров и всякую другую таежную гадость. Если я пройду через это и выдержу, а потом еще пройду через две-три таких же дороги, я смогу потом уважать себя. Понятно тебе?

Лешка что-то хотел ответить Андрею, но не успел. Он вдруг сразу, в одно мгновение, задохнулся как-то страшно и втянул вниз подбородок, чтобы не закричать. Это было то же самое, как если бы человеку вонзили нож в спину в ту минуту, когда он мечтал о чем-то светлом и красивом. Лицо у человека еще улыбается, а сам он уже скорчился от боли. Я подхватил Лешку и осторожно опустил его на землю. Он вытянулся во всю длину и стал судорожно, обеими руками разглаживать свой живот, быстро водя по нему ладонями взад и вперед. Я сбросил его руки на землю и поднял рубашку. Среди сплошной синевы только кое-где виднелись островки белой кожи, да и то они заметно темнели, будто подмытые снизу водой.

— Горит! — выдохнул наконец Лешка, быстро, как одним слогом. Он немного помолчал и добавил с выражением чтеца, почти восхищенно, но сквозь зубы: — Ух, до чего здорово гори-и-ит!

Андрей молчал. Он, как и я, тоже испугался, и мы понимали, что теперь нам будет не до споров, что у Лешки что-то страшное, а что — мы не знали. Мы только видели синеву на его животе, и мы только понимали, что ему как можно скорее нужен врач.

Через полчаса на нас снова двинулась дорога. Она не торопилась вести счет метрам, и мы, шагая по ней, злились и нервничали. Андрей шел впереди, я сзади. Лешку мы несли на носилках, сделанных из плащ-палатки и двух палок. Он тяжело дышал, как дышит человек, который вернулся с мороза в жарко натопленную комнату. Одна нога у него была заброшена за палатку, а другой он настойчиво пытался достать землю, но это ему не удавалось, и нога, как маятник, качалась на весу.

Мы не виноваты в том, что с Лешкой случилось несчастье, но мы ничем не могли ему помочь, и это нас больше всего удручало. Мы видели: ему плохо, очень плохо. Мы знали: это страшно, это игра в прятки со смертью, когда ищет смерть и нет ни одного надежного места, куда можно было бы спрятаться от нее. Вернее, такое место есть — это больница, но до нее далеко, еще очень далеко!..

Мы все шли и шли по нашей дороге — десятки, сотни и тысячи метров прошли. Мы давно устали, но страх заставил нас забыть об усталости и гнал все вперед и вперед. Я видел только, как качается Лешкина нога, я видел перед собой спину Андрея и деревья, высовывающиеся из-за нее, видел, как катится под меня дорога, и это было главным, это было экраном для меня, тем, что происходит на сцене, все остальное будто зрительный зал, темный и немой, как пустынная ночь.

— Я в самом деле, ребята, не смог бы больше идти, — неожиданно сказал Лешка слабым, будто подпиленным голосом, и я увидел его открытые глаза, которыми он пытался улыбнуться.

— Молчи! — потребовал Андрей.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.