Этот рассказ принадлежит перу красноярского журналиста Валентина Распутина, участника семинара молодых писателей Сибири и Дальнего Востока, проведенного осенью прошлого года в Чите ЦК ВЛКСМ и СП РСФСР.

Мы вошли в город уже утром. Он стоял спокойный и выспавшийся, но мы уже ничего не замечали, ничего не слышали и не чувствовали. Мы шли посреди дороги, и нас обгоняли машины, не сигналя, не требуя посторониться. На нас оборачивались люди и, остановившись, провожали нас долгими и внимательными взглядами; они появляются у человека при встрече с несчастьем. Носилки уже не казались тяжелыми, спать не хотелось, усталости не было, было лишь тяжелое равнодушие, которое подчинило себе все наши мысли и чувства.

Мы не знали, где в городе больница, но мы и не спрашивали о ней. В таких случаях больница сама должна выйти навстречу человеку. Мы не торопились. Было поздно торопиться, и у нас не было сил: все убила дорога, длинная и холодная, и то, что случилось в дороге.

Еще год назад мне нередко снились сны, страшные, как несчастье. Когда я просыпался и находил себя целым и невредимым, я по странной привычке вытягивал перед собой руки и начинал сжимать и разжимать кулаки, словно благодарил таким образом свою судьбу за то, что со мной ничего не случилось. Быть может, и это тоже сон, только слишком затянувшийся, потому что я никогда еще так не уставал. «Если это сон, — решил я, — ни за что никогда не вспомню то, что произошло за последние сутки». Но я все это помню. Вчера тоже было утро, светлое и прозрачное, как окно ярко освещенной комнаты, когда на него смотришь из темноты. К восьми часам мы подошли в тому месту, где обрывалась лента дороги, которую мы вели, и уселись на жесткую траву, сгорбившуюся в ожидании снега.

— Кому ты вчера писал письмо, Лешка? — спросил Андрей.

— Матери.

— А Ленке?

— Она еще не ответила...

Это случилось примерно через час после того, как мы начали работу. Я стоял в стороне и все видел. Сосна была очень высокая. Все время, пока пила вгрызалась в нее, она дрожала мелкой, боязливой дрожью, потом смирилась, успокоилась, слегка поклонилась своей зеленой остроконечной шапкой в ту сторону, куда ее хотели повалить, и вдруг, будто спущенная пружина, рванулась обратно, туда, где Лешка вырубал кустарник. У кого-то из пильщиков вырвался — я слышал это — короткий и сильный, как удар боксера, крик. Земля глухо ойкнула и сразу же замерла, будто приготовившись к новому удару. Лешки не было. Я подпрыгнул и увидел, как он вскочил с земли, но к нему со всех сторон уже бежали люди.

Лешка стоял перед нами, тихо улыбаясь, смущенный тем, что из-за него все побросали работу.

— Пустяки, — забормотал он, виновато краснея, — веткой задело. Пустяки. Вы не беспокойтесь. Я не знаю, почему упал, наверное, от страха. А так не больно.

И все сразу заулыбались и заговорили все, кроме мастера, который выругался сочным, как луковица, ругательством и пригрозил вместо обеда накормить нас правилами по технике безопасности.

Через десять минут мы все разошлись по своим местам, а еще через полчаса ко мне подошел Андрей и сказал, что с Лешкой что-то неладно. Лешка сидел на той самой сосне, которая сбила его с ног, и, задрав рубашку, смотрел, как синий круг медленно, словно чернильное пятно по белой скатерти, расползается по его животу.

— Что, Лешка? — спросил я и почувствовал, как на меня надвинулось ощущение беды.

— Ничего, ребята, ничего. — У него был вид мальчишки, вернувшегося домой с разорванной рубашкой после драки. — Ноет немножко, но до обеда пройдет. Честное слово, я знаю, у меня бывало так. Это не опасно. Вы идите, а я посижу чуть-чуть и буду помогать вам. Идите, ребята, идите.

Мы пошли к мастеру. Тот насупился и плотно придавил одну к другой губы. Он молчал минуты две, потом сказал, что до больницы почти пятьдесят километров, а трактор все равно должен работать, если бы свалилась даже половина бригады.

Андрей рассердился.

— Мы все трое из одной школы, — сказал он не очень-то кстати, но мастер понял его и, кажется, даже обрадовался тому, что выход найден.

— Вот вы и пойдете. Возьмите с собой плащ-палатку и топор.

Мы уходили, когда солнце забралось уже высоко и грело вовсю. Лешка долго не хотел ничего и слышать о больнице, пока Андрей не прикрикнул на него и не сказал, что здесь с ним придется возиться всей бригаде, а работа будет стоять. Этого Лешка не мог перенести: он всегда боялся быть для кого-нибудь помехой или обузой. Но ему как будто и в самом деле стало лучше, и он без видимого труда шел рядом с нами.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.