Мы шли по своей земле. По самому ее краю. Еще не дойдя до того места, где китайская пограничная вышка подступает к дороге почти вплотную, заметили направленные на нас из черного квадрата окна окуляры приборов, отсвечивающих на солнце двумя полыхающими точками. Какое-то время мы шли, не поднимая глаз к вышке, приходилось смотреть на дорогу: она была очень скользкой да еще взбиралась наверх. А когда мы посмотрели в ту сторону, на вышке, облокотившись локтями на барьер, уже стояли два китайских пограничника. Расстояние между нами все сокращалось, и скоро мы могли разглядеть друг друга без оптики. Среднего роста, коренастые, с непроницаемыми, словно окаменевшими лицами. Они были одеты в короткие зеленые куртки, такие же штаны и кепи. Мы рассмотрели даже красные звезды на их головных уборах, звезды, чей революционный цвет был предан пекинскими заправилами.

Потом один из китайских пограничников ненадолго скрылся в будке и появился на площадке уже с автоматом. Он положил его на барьер и навел на нас. Второй что-то закричал, коверкая русские слова, и ткнул кулаком в нашу сторону.

Клацнул передергиваемый затвор. И следом – вопль, ударивший в затылок: «Бах, ба-бах». Те двое на вышке смеялись, и дуло плясало и дергалось в такт смеху.

Это был только один из провокационных эпизодов. Мы видели совсем свежие окопы и ходы сообщений, пулеметные гнезда и наблюдательные пункты, оборудованные недавно. Их строят обычно по ночам, и настолько близко к нашей границе, что слышно, как лопаты и заступы врезаются в землю.

Не очень давно офицер погранвойск КНР избил китайского мальчика только за то, что он осмелился слишком близко подойти к границе и попросить у наших бойцов, дежуривших на вышке, хлеба. Офицер бил его на глазах китайских крестьян, и те молчали. Боялись.

Нам рассказывали на заставе, как однажды загорелся тростник (пожары в этих местах нередки), загорелся на склоне сопки, по гребню которой проходит линия границы. В огне был южный склон, уже чистый от снега, тогда как на северном снег еще лежал. Для китайских крестьян, делающих из тростника циновки, перегородки и множество вещей домашнего обихода, пожар, разраставшийся с/каждой минутой, был подлинной катастрофой. Они бросились тушить его. Но вода была далеко, а снег, который мог бы ее заменить, – в нескольких метрах, но уже на территории другого государства. Две пожилые китайские женщины подбежали к нашей вышке и жестами попросили советских пограничников бросить им снега. Этих женщин часто видели на склоне срезающими тростник, и, когда поблизости не было китайских пограничников, они приветливо улыбались и махали руками нашим бойцам.

Позвонив на заставу, воины спустились вниз и принялись за дело. Снег перебрасывали через КСП пожарными лопатками. Пламя постепенно отступало. Но вскоре появились китайские военные и прогнали крестьян, предоставив огню выжечь тростник едва ли не на всем склоне.

Если есть факты необъяснимые, не поддающиеся никакой логике, то это один из них. Но все это уже отголоски, побочные явления той самой истерии, которую усердно раздувают в Пекине. Именно оттуда миллионам китайцев внушают, что каждый по ту сторону границы – враг и любые контакты с ним – политическое преступление.

Впрочем, не любые. Допустимы, больше того, поощряются угрозы в адрес «врагов», ругательства, провокации. Поэтому почти всякий раз, встречая на границе советских воинов, китайские пограничники наводят на них оружие, выкрикивают бессвязные, лишенные всякого смысла фразы на ломаном русском языке. Пограничники заставы имени П. Ф. Терещкина рассказали об одной из таких встреч. Вскинув оружие, китайские военные с исказившимися лицами закричали: «Колеса, бежать на базу». Вероятно, в любое русское слово они вкладывают ругательный смысл. Только потому, что оно русское. Итак, что кричать – неважно, важно, чтобы это выглядело угрожающе. Так им велят. Велят уже много лет, запугивая мнимой советской угрозой, сбивая в военизированные, отравленные шовинистической ложью массы.

В интересах кучки оголтелых ревизионистов вытравить из памяти своего народа все, что напоминало бы о временах, когда между нашими странами существовали добрососедские отношения. Все чувства к Советскому Союзу в людях пытаются заменить ненавистью.

На вопрос, как реагируют на провокационные выпады китайских пограничников наши воины, сержант Андрей Нечитайлов ответил:

– Никак. Делаем свое дело, и все. Их выходки рассчитаны на слабонервных.

По тому, как он это произнес, я понял, что спокойствие его вовсе не напускное, а исходит от уверенности в собственных силах и правоте. Так же думают на заставе все – от начальника до недавно прибывших новичков. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в трехстах метрах от границы весело играют дети начальника заставы капитана По-литыкина и его заместителя капитана Слепцова, что вообще продолжается нормальная жизнь со всеми, понятными каждому человеческими радостями, проблемами и заботами. А в трехстах метрах отсюда китайские военные, обучаясь приемам штыкового боя, прокалывают чучело, одетое в форму советского солдата.

Впрочем, спокойствие и самоуверенность – далеко не одно и то же. Застава – это всегда выдвинутый вперед форпост, первая линия обороны. Здесь, в непосредственной близости от черты, разделяющей порой не просто страны, но и само понимание добра и правды, человеческого счастья и его будущего, граница спрашивает с каждого своего часового по самому высокому и строгому счету. Спрашивает как с солдата, как с гражданина. Ежедневно, ежечасно. Поэтому так напряженны пограничные будни, так мало в них мгновений, когда можно забыть об огромной ответственности, возложенной на тебя страной. Поэтому так часты здесь учебные поиски и тревоги.

...К исходу ночи, с которой, по сути, начался тот день, опять потянул хунчун. Так называют в здешних местах крутой, резкий, холодный ветер, прилетающий с севера из-за горбатых синих сопок. Постоянство, с которым хунчун взметывает в это время года над степью и пологими склонами невысоких гор песчаную пыль, сухой лист и желтую палую траву, сродни постоянству курьерского поезда, прибывающего на станцию всегда в одно и то же время. И тогда под его тяжелым, долгим дыханием до земли гнется тугой камыш, охают и трещат ветви коротких мускулистых дубов, жалобно кричит вспугнутая болотная и озерная дичь. В такие часы старожилы и те предпочитают отсиживаться дома, зная коварный нрав хунчуна, способного свалить с ног неосторожного человека, измотав его силы, выстудив холодом.

Пограничные же наряды с той же неукоснительной точностью во времени «становятся под приказ» и уходят в ночь. Так же, как вчера, как год назад, как уйдут завтра. Этот порядок незыблем, и изменить его природа не в силах. Разве что чуть больше времени понадобится пограничникам на то, чтобы пройти привычный маршрут, и чуть короче будет интервал между бойцами на тропе: мало ли какая неожиданность может произойти в такую ночь, как эта.

Вместе с заместителем начальника заставы по политчасти капитаном Николаем Ивановичем Слепцовым мы провожаем наряды до ворот заставы и стоим на ветру, придерживаясь за железные прутья руками до тех пор, пока отблеск последнего фонаря не пропадает за поворотом.

– В такие ночи кажется: если б мог, в каждый дозор сам с ними ходил. Все-таки легче было бы, а то, как капитанская жена, сиди дома и переживай.

Еще не успев привыкнуть к дальневосточному времени, мы заснули только под утро прямо в кабинете, на жестком, как его называют, «тревожном», диване, потому что толком отдохнуть на нем еще никому не доводилось. В десять утра в окна ударило щедрое, полыхающее во все небо солнце. Ничто уже не напоминало о неистовом разгуле ночного ветра, казалось, что тишина и покой навечно укутали коричневые, уходящие в синеву горизонта сопки, нежно-желтые заросли тростника, устилающего их склоны, золотым венцом окаймляющие озеро Хасан.

Как-то на встрече с нынешними часовыми границы полковник в отставке Петр Федорович Терешкин сказал, вспоминая о событиях, происшедших здесь в июле – августе 1938 года: «Тогда эта крохотная частичка советской территории олицетворяла для нас всю необъятную страну нашу, и каждый камень на Заозерной, каждая горсть земли на ней были для нас несказанно дороги, дороже, чем собственные жизни». Петр 1ерешкин, бывший тогда начальником заставы, 29 июля 1938 года возглавил оборону высоты Заозерной. До .последней возможности он и его товарищи сдерживали натиск десятикратно превосходящих сил японских самураев. Израненные, ослабевшие от потери крови, с пустыми патронташами, оставив на склоне сопки несколько сот сраженных врагов, пограничники покинули позиции только после приказа командования. За свой подвиг Терешкин и еще четверо героев Хасана были удостоены звания Героя Советского Союза. Первыми среди пограничников. Застава сейчас носит имя Петра Терешкина.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.