«Я люблю тебя и революцию…»

«Не просить же их, — подумал он горько. — Они не умеют щадить чужих надежд».

— В интересах научного исследования я должен пойти с вами, — сказал Он тогда корректно и сухо.

— Интересы науки, это понятно, мы ценим, — пробормотал Артем, пытаясь выть еще более корректным. — Но по правилам заболевшего альпинисты обязаны немедленно доставить вниз. У вас признаки горной болезни.

Доктор иронически склонил голову.

— Ну, если вы так компетентны... Тогда я останусь здесь, в палатке.

«Вот вам, — подумал Валерий Петрович радостно. — Буду здесь один, оставленный всеми... долгие одинокие ночи. — У него засосало под ложечкой от страха и предчувствия счастливого поворота всей ситуации. — Эксперимент над самим собой на высоте шесть тысяч метров! Опыт одиночки... Блестящая тема для научного сообщения, для статьи!»

— Это исключается, видите ли, — извинительно улыбнулся Артем. — Мы вас доставим вниз.

— Сохраним для науки, — брякнул Ким со своей неуместной ухмылкой.

* * *

И вот теперь они бредут вниз, связанные одной веревкой, и Аркашка может рассматривать сколько угодно красивые уши Валерия Петровича.

Становилось сумрачнее, а ледопад еще был впереди, — паршивое место!

Они шли уже в тени. Здесь промерзали, стекленели ручьи, гулким становился лед, а в густеющем небе еще перламутрово сияли два облачка, похожие на раковины-перловицы.

Лед круто пошел вниз. Доктор на спуске ударился коленом и сразу сел, схватился за коленную чашечку. Он сидел, скрючившись, а Ким и Аркашка тупо смотрели на него; им было досадно, очень досадно, что теряется время.

Валерий Петрович гладил колено и видел перед своим носом громадные трикони Кима и маленькие Аркашки, — ноги стояли недвижно, упрямо, им было начхать на его муки. От этого что-то холодное, как лед, пробиралось в грудь, распирало ребра... Они молчали, не помогая, не жалея... Вранье, что человеку не нужна жалость, гнусное вранье! Жалость так нужна, вдруг понял Валерий Петрович; если ее не дают, то человек мучается, как без хлеба, голодает, истощается — и конец...

«Хорошо, — подумал Валерий Петрович. — У них нет силы для жалости, значит, они слабы, а я буду терпеть, не попрошу!»

Он побрел, гордо стараясь не хромать, чтобы они не видели его боли; стойкое терпение придало ему силы; он понял, что ему предстоит одиночество...

А ледопад надвигался, и надвигалась стылая тьма. Внизу в трещинах уже скопилась ночь. Над хребтами против заката встал прозрачный месяц... Колко заискрилась первая звезда.

Переторошенный лед оборвался трещиной. Лед был уже скользким и сухим, как полированное дерево; покатишься — ни черта не удержишься. Ким остановился. Он знал: надо остановиться и ночевать.

— Стойте на страховке, — сказал он Аркашке и доктору. — Буду прыгать.

Он прыгнул отсюда, из тени, на ту сторону, освещенную салатным светом месяца, и распластался на покатом льду, как на распятии, раскинув руки. Пополз вверх, все так же распластанный, держа в руке ледоруб, точно крест.