Фотография 41-го года. Город Бирск. Трое музыкантов музвзвода. На переднем плане — высокий, худощавый молодой человек в очках, в шинели почти до пят, тяжелых кирзовых сапогах и пилотке. В его руках большой полковой барабан. Лицо строгое, даже суровое...

Георгий Свиридов.

Давно миновал тот первый военный год, одно лихолетье сменялось другим, мир пришел на смену войне, и был тот мир неспокойным для всех и для каждого. Горе и радости, разочарования и победы, сомнения и уверенность, болезни духа и здоровье обновления вихревыми клубами пеленали человеческие судьбы и характеры, и из пелены этой, как из коконов, нарождались в мир личности сильные, волевые, упрямые, надежные и верные. Возмужали и вошли в цвет новые Микулы Селяниновичи — Мальцев, Орловский, Старовойтов. Новый могучий Боян пел свои вещие песни — Твардовский. Расправил крылья и взлетел Астафьев. На ниве музыки трудился новый, доселе не слыханный оратай — Георгий Свиридов.

Новая музыка. Мир звуков. По обычаю мы называем его прекрасным. А он, как самая настоящая нива, разный. Ухоженный и засоренный, заброшенный или плодоносный, истощенный или удобренный. И растет всякое: и нужный для жизни человека злак, и объедающий его сорняк, и больное, и здоровое, и тихий, безропотный труженик дождевой червь, и коварная тля с разбойником паутинным клещом, сводящими на нет честное и тяжелое дело рук человеческих. А если и удается собрать богатый урожай — судьба его часто печальна и трагична. Многое не доходит до потребителя и истлевает.

На ниве жизни, как на ниве сельской, по меткому замечанию Терентия Мальцева, идет вечный бой доброго и злого, нравственного и безнравственного, совестливого и бессовестного.

То же и на ниве музыки, которая есть, собственно, одно из полей сражения духовного с бездуховным, сражение двух начал — животного и разумного, эгоистического и братского. И если будет отвоевана от всяческой напасти, выращена и употреблена в правильное дело музыка, не заглушающая голоса совести, не отвлекающая от сострадательных явлений сердца, не засоряющая духовное зрение, которое (по Л. Толстому) у всякого человека нацелено по направлению от зла к добру (как стрелка компаса с юга на север), и если не будет она сбивать с этого направления, — сражение будет выиграно.

Б.Шергин разделил людей по отношению их к искусству на три категории: первые — совсем простые, вторые — принимающие все без разбору (пустые души), третьи, для которых искусство — внешний возбудитель. А главное в человеке — внутренний мир, когда человеку не страшно остаться наедине с собою, ибо внутренний мир человека — это мир, отпочковавшийся от природы, от всей окружающей человека жизни во всей ее бесконечности и многообразии, и человек с внутренним миром всегда преисполнен действием. ибо он невидимо растет, напитываясь соками жизни, даже покой его динамичен, даже тишина для него — один из лучших гимнов жизни.

Юноша с большим барабаном, в шинели почти до пят смотрит с фотографии, сделанной в Бирске в далеком 41-м году. Правая рука с барабанной палочкой отведена далеко в сторону. Тишина. Удара нет.

Отгремят четыре года страшных боев во имя спасения человечества от коричнево-черной чумы, заразившей фашистским духом миллионы обывателей. В обывателе всегда две сущности, раб и властелин живут в нем одновременно, и власть над ним лишь одна — эгоизм, сугубая целесообразность. Это люди без света в душе, без внутреннего мира, с ослепшей совестью, ибо, как говорил Ш.Фурье, целесообразность, несогласная с природой, превращается в свою противоположность. Согласие же с природой состоит в любви к земле, Родине. почитании мудрости старших, сотворении пользы сегодняшней не в ущерб пользе грядущего, в памяти о достойно отошедших жизнях, в осознании родства с ними.

Юноша с барабаном держит руку с палочкой на отлете. Удара нет. Это фотография. Но фотография кончится, и начнется жизнь.

Грянет гром свиридовской музыки, и зазвучит его сияющая, ослепительная тишина. Он вошел в музыкальное искусство с могучим, узнаваемым голосом, подобно мудрецу и философу, знающий высшие законы добра, знающий великие наставления величайших учителей человечества, познавший и красоту осененных сиянием внутреннего света людей, и пустыри заброшенных человеческих душ. Пришел как друг, брат, наставник, как живая память того доброго, вечного, что сохранила память его крови.

Нравственное положение художника — это миссия «временно командированного» с целью утверждения духовного начала в людях, утверждения закона братства между людьми, братского соединения с природой, изгнания потребительского, иждивенческого, порой изуверского к ней отношения ради личного комфорта, этого родственника лени телесной и сердечной, и — как следствие — лени нравственной; ради дорогого и никчемного времяпрепровождения; ради власти, пусть маленькой, пусть такой, какая дается обладателю бриллиантовых серег перед тем. кто имеет яхонтовые. Убийство природы с целью дразнить людей красотами и благами, которые не являются жизненной необходимостью ни для тела, ни для души, есть убийство совести, которое разносит по миру самую страшную бациллу — войны между людьми. Свиридов, как истинный ученик и последователь великих соотечественников, воспринял их представление о роли художника в мире, принял на себя их тревоги.

Но поскольку истина всегда всесветна, интернациональна, то и заветы великих людей всех времен и народов оказались ему близкими и дорогими и были приняты им как руководство к действию. И рамусовское — не употреблять искусства красноречия во имя лжи, и Лао-Цзы — не делать того, последствия чего не ясны, и платоновское — не подражать, ибо подражание меняет и голос, и самый дух, — все это и многое другое корректировало его работу, когда возводил Свиридов свою боевую башню в крепости отечественного искусства. Его музыка именно -боевая. Он знал, как много нужно, чтобы выстоять в схватке за торжество духовного над животным в человеке, как тяжела работа выдавливания из человека раба — по капле, как говорил Чехов, знал, как тяжело выстоять и укрепиться в самом мире музыки, где так много несовершенного, суеверного, затемненного, где так много подражаний истинной страсти вместо самой страсти, где трудится немало холодных душ, одержимых (по Стендалю) злополучным намерением принести пользу искусству, где некоторые таланты забыли, что для публики настанет истинная радость лишь тогда, когда им, талантам, наскучит блистать (Стендаль), где так много сочинений и беспричинно умных, наполненных беспредметно накопившимся в груди авторов огнем, попевками и гармониями, родившимися не в сердце и даже не в голове, где-то в совершенно противоположных местах.

Немало ледяной, мудреной музыки, как будто она написана последователями Кая, чье сердце было заморожено поцелуем Снежной королевы. Это богатые, блистательные чертоги, где из звукового льда пытаются сложить символ вечности, но дело это бесперспективное — подобное творчество не выдерживает встречи с теплом слушательской души, — оно обращается в воду, теряет всякие очертания и смысл. Оно может существовать только закрыто и потому бесцельно. Немало талантов поддельных, искусственных.

Истинный «талант учит чести» (Б. Пастернак), воспитывает в художнике чувство чести. В действительности талантами порой называют хватких приспособленцев, смекнувших, как удержаться на поверхности. Истинный талант в таком положении либо гибнет (тот, что послабее), либо выбирается на чистое, здоровое место (тот, что сильнее). Талант Свиридова и истинен, и могуч. И он научил его высокой чести, чести, равной и для Свиридова-художника, и для Свиридова-гражданина. Он пришел в музыку не как раб искусства, но как строитель, с достоинством и ответственностью за дело, для которого он «временно командирован», и время это растянулось на всю его жизнь. Пришел не как фанатик, одержимый, одурманенный профессией, а как человек, умеющий найти ей нужное место, определить, где, какая, когда и кому нужна именно звуковая материя в помощь и поддержку зреющему или неокрепшему доброму духовному движению. В труде и поисках этих он беспощаден к себе, его талант управляет его честью, честь управляет талантом, как самое твердое правило управляет руками строителя, желающего добиться безупречной кладки.

Н.Лесков писал: «Искусство — это то же монашество: оставь человек отца и матерь, бери свой крест служения и иди на жертву, а то ничего не будет. Художнику надо вечно хранить в себе святое недовольство собою, а это мука».

Юноша в шинели, замерший перед ударом в висящий на плече большой барабан, был готов к этой муке, к жертвенности и к опасности быть непонятым. И прежде всего потому, что хотел сделать музыку глубоких, чистых. и добрых чувств понятной. Предстояло разбить предрассудок, живущий в среде музыкантов, что настоящая музыка лишь для избранных, забывая о другой музыке, тоже настоящей, но которая во все времена и у всех народов была понятна и дорога всем — о музыке народной и о музыке культовой, музыке, выражающей общие для всех людей чувства и тем самым роднящей их.

Стало быть, если музыка непонятна, непонятно ее состояние, а непонятно потому, что не находит отклика в душевном и духовном опыте людей, не находит отзвука в их сознании. Часто мешает излишнее украшательство, интересное само по себе, но не раскрывающее никакой тайны, ни самобытности характера, а отвечающее лишь преходящим, временным, сменяющимся представлениям об изящном и прекрасном, распространенным в том или ином клане общества. Это своего рода «уснащения», так хорошо высмеянные Гоголем в рассказе почтмейстера о капитане Копейкине. Гоголем же высмеяна и «высокоученая» манера переделывать речь на «юс».

Много таких «юсов» и в музыке, и выдаются они за знак принадлежности к общемировой культуре, хотя на деле тормозят ее развитие.

Музыка братства — вот задача жизни Свиридова. И для решения ее он ищет ключ в опыте великих композиторов прошлого и в опыте своих современников, зарубежных и отечественных, что-то принимает, что-то отвергает, сопоставляет свои и чужие находки и промахи, находит свое решение, выходит на свой, никем еще не торенный путь, но целиком лежащий в русле великих гуманистических традиций мирового искусства.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.