Встречи на Волге

Стучу. Открывает пожилой худощавый мужчина в выцветшей гимнастёрке без пояса. Остро глядит поверх очков. По-видимому, хозяин, и суровый!

- Кого вам?

- Иван Никифорович здесь живёт?

- Нету!

- Скажите, а вы не знаете, где он сейчас?

- А кто его знает! Я за ним не приставлен, - доносится из глубины дома ворчливый ответ.

Спустился я с крыльца, стою в раздумье, и тут какой-то босоногий жигулевец, гарцевавший на берёзовом прутике по двору, даёт мне драгоценную справку:

- Дядь, вам дядю Ваню? А он к нефтяникам пошёл, в футбол гоняет.

... Спустя полчаса я уже сижу с Яшкуновым на скамейке возле стадиона. Он только что вымылся после игры; загорелое лицо его ещё горит возбуждением, карие глаза блестят; он быстро и жадно курит.

- Конечно, если с начала рассказывать, это долго получится. Не успею до смены. Да и вам наскучит, верно! - Он смотрит на меня, улыбаясь. Хорошая у него улыбка, чуть лукавая, мягкая и какая-то очень добрая, юная. - У меня тут всё на глазах начиналось. Мы пионеры, можно сказать, самые первые сюда кинулись, потом уж народ валом повалил... Я, главное, опоздать боялся.

- Куда опоздать?

- Да сюда вот, на стройку. Я как демобилизовался в Ленинграде - я на флоте служил, - тут у меня встало противоречие: или в Ленинграде на заводе остаться или в деревню вернуться, в Ставропольский край. В деревню тоже хотелось, потому что председатель у нас там слабенький был. Вот я и мечтал: вернусь, думаю, водопровод проведём, станцию поставим, то, другое... Много было мыслей насчёт этого. А тут вдруг слышу: постановление о великой стройке. Сразу, можно сказать, загорелся. На Волгу - и никуда больше, точка! Я вообще такой человек - вспыльчивый...

Дружок у меня, ему тоже демобилизация подошла; решили вдвоём ехать. Десятого сентября отправились. Домой я решил не заезжать: опоздать боялся. Постановление-то ещё двадцать первого августа вышло, и так, думаю, три недели прошло, как бы там без нас не начали... Прилетаем это мы в Ставрополь тринадцатого числа - на каком-то, помню, колёсном чудаке по Волге шлёпали, - оказалось, опасения наши напрасные были, ясное дело! - Яшкунов снова весело и добродушно смеётся, встряхнув длинным и курчавым щегольским чубом. - Никакого строительства, конечно, ещё не было. Туман, помню, сырой такой, осенний денёк, голый берег и деревня эта маячит - её теперь с берега-то перетащили... Ну вот, всё только ещё начиналось. Профессия моя пока не нужна была - я машинист-турбинист; между прочим, шестьдесят восемь проектов турбин знаю. Главный инженер говорит мне: «Турбинист - хорошая специальность. Но у нас ещё турбин нет. Будешь пока экскаваторщиком». «Да я, - говорю, - не умею. Никогда с ними не сталкивался». «Ничего, столкнёшься. У нас, - говорит, - правда, экскаваторов тоже пока нет, но скоро будут».

И вот, пока турбин нет, назначили меня временно экскаваторщиком, а пока экскаваторов не было, кем только не работал! Всё делал, ни от какой работы не отказывался. Экспедитором был, например. Такой был экспедитор лютый - из-под земли рвал! В самые меня ответственные места бросали. За компрессорами я ездил, за наждачными кругами. Потом даже в Брест послали железнодорожный кран получать. Получил, привёз. Намучился я с ним: двадцать суток оттуда ехали. Главное, один я и крутился всю дорогу, потому механик наш такой растяпа оказался!... Ну, ладно, это уж из другой оперы. Наконец прибыли в Куйбышев восемь экскаваторов. Послали нас их демонтировать, чтобы водой перевозить, на баржах. А здесь, на перевалочной базе, снова монтировать пришлось, правда, частично, а потом своим ходом гнать. Вот где досталось! Мороз был тридцать четыре градуса. Всю ночь работали. Утром совсем страшный мороз ударил, я себе, между прочим, нос отморозил. Тут я и встретился с Колывановым. Он машинист старый, на разных стройках экскаваторщиком работал. Суровый такой мужчина, мрачный, махорку в трубке курил.

«Иди ко мне, - говорит, - в бригаду!» «Ладно, - говорю. - Только не кричи на меня, а то я не люблю, когда кричат». «Да нет, я спокойный...» Так я к нему и попал.

Зима у нас очень трудная была. Сейчас-то всё у нас налажено, работа, можно сказать, кипит. А зимой и с жильём плохо было, и всё ещё только перевозили, оборудовали, отстраивали, а железной дороги ещё не было. Представляете? Я тогда ударную комсомольскую группу предложил создать. Работали, конечно, днём и ночью, сил не жалели. Зато такой азарт у всех был, прямо невероятный азарт! Мы, между прочим, вместо пятнадцати за пять дней все материалы из зоны затопления перевезли.

Помню, надо было обшивать фанерой портальный кран. Мороз - лютый! Взялись мы, комсомольцы. К пяти утра весь обшили, только верхушка осталась. Кому лезть? Ребята что-то жмутся, никому не охота. Я закутался, полез. Лёг там на самой верхотуре, помаленьку-полегоньку все шесть листов и пришил. «Всё!» - кричу. А ребята снизу: «Ура!» Только я пришёл домой, сапоги это разул, прибегает ко мне товарищ: «Ванюшка, айда лунки долбать!» Что ж, пошли обратно. Лунки - это для взрывчатки, тоже работка нелёгкая! Ломами долбали, а грунт мёрзлый, как каменный, ломы на кострах нагревали. Очень мы спешили пустить первый экскаватор в забой к 17 февраля - ко дню выборов.

И, надо сказать, успели! Семнадцатого числа с утра все собрались в забое, сидим, как на ножах, ждём, когда энергию дадут. Всё начальство стройрайона тут, и из Ставрополя приехали корреспонденты, политотдельцы. Все, конечно, волнуемся. В два часа дня дали энергию. Колыванов первый ковш поднял, тут и «мазы» подошли, начал грузить... Вот праздник-то был!...

Яшкунов замолчал на минуту, встал вдруг со скамьи во весь свой хороший матросский рост.

- Вот и всё, можно сказать, - проговорил он, облегчённо вздохнув. - А дальше уже не так интересно. Работа вроде лёгкая пошла, одинаковая, день в день.