Всенняя командировка

– Агитируете киномеханика?

Валя не поняла сначала, но посмотрела на один плакат, на другой – и рассмеялась сконфуженно.

– Это он сам себя агитирует. Нет хорошего заведующего – он и хозяйничает, лепит, что хочет.

В динамике, еще не остывшем от горячих индийских кинострастей, что-то пощелкало, пошуршало – и загремела музыка. Две молоденькие девушки, вероятно, школьницы, несмело отделились от группы своих сверстниц и начали неумело раскачиваться в такт музыке. Поймав на себе мой взгляд, они засмущались, у них вообще перестало ладиться, и они, красные, отошли к подругам. Теперь уже мне стало неловко: надо было или идти танцевать – не изображать из себя большого начальника, – или уходить. – Может, нам потанцевать, Валя?

Валя категорически замотала головой.

– Тогда я пойду, – сказал я, придерживаясь логики своего рассуждения.

– Пойдемте вместе! – сказала Валя и решительно двинулась к выходу. На дворе было удивительно светло. Снег, валом валивший с вечера, перестал

сыпать, небо наполовину расчистилось, на нем в радужном ореоле сияла огромная и чистая луна. Млечный Путь, густо выстланный звездами, уходил за черную полосу горизонта, и туда же вела белая широкая улица без единого человеческого следа.

Все это было очень похоже на сказку: сонные дома под белыми крышами – и тишина, нарушаемая лишь хрустом снега под нашими ногами.

– Ну вот, – вздохнула Валя, – опять зима.

Я понимал, что ей, видимо, тяжко сейчас быть одной и в то же время глубоко безразлично, я иду рядом или не я...

Собрание началось не в шесть, как намечали, а с опозданием почти на час. Но зато вышло очень представительным – приехали все до одного комсомольцы из отделений. Директор и предрабочкома не пошли вперед, на привычные свои места, а скромно сели недалеко от дверей за проходом; чуть подальше за ними расселись управляющие. Зинаида Ильинична попросила разрешения побыть на собрании и подсела к девушкам-учительницам, занявшим половину второго ряда.

Валя открыла собрание и предложила в состав президиума трех человек – меня, Галю Курбатову и учительницу со второго отделения Нину Ткачук, оказавшуюся очень юной девушкой с тугими рыжеватыми косами до пояса.

Иван Григорьевич в докладе изложил все очень просто и ясно. Хотя утром и ворчал довольно сердито, когда я застал его в рабочкоме согбенным над ученической тетрадью, в которую он что-то выписывал из бумаг, разложенных по всему столу: «Вот с докладом вожусь по вашей милости! Не умею я их ни готовить, ни читать!»

Приступили к обсуждению юбилейных мероприятий. Галя их зачитала и пригласила высказаться. Возникла обычная в таких случаях пауза, и Галя нетерпеливо встала с явным намерением вытащить кого-нибудь силком. Ее упредил торопливый девичий голос с задних рядов:

– Пускай члены комитета сначала!

– Комитет выработал эти мероприятия, – ответила Галя, – а теперь мы обсуждаем их с вами: для этого и собрались...

– Тогда комсорги пусть, – не сдавался все тот же голос.

– Во! – поддакнул оттуда же здоровый, развязный парень и, небрежно откинувшись назад, пробасил насмешливо: – Пускай начальство говорит, а мы люди маленькие...

– Маленький! Малютка прямо! – резко набросилась на него Нина. И, как бы извиняясь за свою несдержанность, проворчала недовольно: – Сидят, молчат, а только собрание кончится, так и начнется по углам.