Слава не ответил. Он подавленно думал о том, что эта ночь скоро кончится и вместе с утром наступит то, чего нельзя уже изменить. Странно подумать, как они встанут, оденутся и пойдут к автобусу. Странно подумать, что она будет сидеть рядом со всякой шпаной. Там-то, в колонии, все же не так: научат шить какие-нибудь палатки или рукавицы, жить будет в доме, похожем на общежитие, только что за забором... Но одно все-таки можно изменить: уйти очень рано, затемно и встретить автобус в лесхозе. Если там окажется мать – будет лучше: в чужой деревне. И ему будет легче со своей обязанностью, не так больно... Странно все же устроена жизнь, если вдуматься. Вот обязанность – что это такое? Перед кем? Перед чем?.. Перед Колей Бусыгиным? Перед людьми? Перед законом?.. Или перед собой? Но почему и откуда она взялась? И почему она сильней всех его мучений?

– Мне теперь ничего не страшно – ни суд, ни тюрьма, – успокоенно говорила Таня. – Лишь бы ты не забыл и не бросил меня лотом. Мы так будем жить потом, что все позавидуют.

– Ты поспи... Попробуй немного поспать.

– Я и так уже почти сплю... Но мама... Господи! Как она все это переживет... – Она умолкла, слезы подступили ей к горлу. – Какая же я дрянь!

Она долго и тихо плакала. Потом все-таки уснула со слезами на щеках. И Слава, кажется, задремал. Но только так, краешком глаза, потому что сразу услышал, как кто-то проехал задами на парных санях. Пустые, видимо, сани шли легко: только чуть погромыхивали вальки и крахмально скрипел снег под полозьями. Кто-то, наверно, решил пораньше, по первопутку сгонять за сеном, чтобы до солнышка обернуться, пока первый, ненадежный снег не растаял... Но не исключено, что он и сопрет чье-нибудь сено. Привезет затемно, а утром снежок растает – и никаких следов, ищи потом свищи. Слава посмотрел на часы: без четверти четыре. Если поступит жалоба, легко будет выяснить, кто и для чего брал коней в такую рань.

Пора было вставать, чтобы часам к семи не спеша дойти до лесхоза. И если автобус пойдет в Озерки, они могут не ждать его, уехать на любой попутной машине. Так будет лучше даже, потому что в автобус насядет много озерских, да попадется еще кто-нибудь из знакомых – начнутся дотошные деревенские расспросы, от которых и глухонемой разговорится.

Снова защемила сердце привычная боль, отступившая было на время. Слава медленно и неслышно одевался на кухне, а боль саднила и жила как бы сама по себе. И одновременно где-то в сознании или в подсознании жили то слова Коли Бусыгина: «...возьмешь ее за белы рученьки и назад...», то голос певицы, бархатно выговаривающей: «Все от тебя мои страдания...» И от этого так хотелось плакать, как а детстве от непонятной обиды.

В глубокой, все поглотившей тишине лишь доносилось из комнаты ровное Танино дыхание. Она спала так, как спится, наверное, только дома, и, может быть, снилось ей, как она маленькой девочкой ясным, морозным вечером возвращается из школы, громко перекликаясь с подружками. Звонко скрипит снег под ногами, звонко разносятся их голоса – и так хорошо и совсем не холодно оттого, что дома тепло и чисто, как перед праздником, и мать с отцом не садятся ужинать, ждут ее и от нечего делать обсуждают последние деревенские новости...

Ровно в четыре он подошел и тронул Таню за плечо. Таня проснулась, глянула на него непонимающе.

– Почему?.. Еще же так рано. Слава объяснил.

– Конечно, так будет лучше, – согласилась Таня. – Выйди, пожалуйста, я оденусь. – И через минуту спросила: – А кто же корову подоит и поросенка накормит?.. Соседка на меня понадеется.

– Напиши записку – оставим ее в двери, когда пойдем.

За ночь еще подсыпало снегу. Матово-синий, он слегка искрился при свете открывшейся меж белесыми облаками луны, и на него боязно было ступать – немного боязно и приятно. Они шли мимо темных домов и молчали. И всю дорогу почти до лесхоза они промолчали. Перед тем, что неотвратимо надвигалось впереди, все слова казались ненужными и фальшивыми.

Получилось, как Слава предвидел: автобус пошел в Озерки по приморозку, но Таниной матери в нем не было, – они уехали на попутной машине. Таня совершенно расстроилась, не знала, что и подумать. Ей казалось, что мать, не застав ее в городе, сразу догадалась, где она, и вернется или позвонит хотя бы из любого почтового отделения: это ведь так просто. Но Слава понял и тихо, чтобы никто не слышал, объяснил Тане, что мать, узнав о случившемся с нею, побежала скорее всего в милицию. А там ее тоже хватились – и она подумала самое страшное, что ее и в живых уже нет. А когда Коля Бусыгин нашел ее вчера по телефону и получил указание доставить немедленно, мать уж никуда не поехала.

В половине девятого Слава появился в отделе. Коля Бусыгин обрадовался ему, как родному. Он уже полчаса томился, не зная, докладывать начальству или еще подождать. Он уже позвонил в сельсовет, в Озерки, узнал, что автобус вечерний был, но совершенно пустой и никакого Самохина там никто не видел ни вчера, ни сегодня, тем более что у председателя гостила дочка из города и он сам провожал ее сегодня на утренний автобус.

Коля ходил по комнате, рассказывал и облегченно улыбался. Потом подошел и провел рукой у Славы за спиной.

Слава не понял, хмуро посмотрел на него.

– Ты чего?

– Да я подумал: может, ты этот – Карлсон, который с пропеллером... – И расхохотался, страшно довольный собой. – Надю твою видел вчера возле библиотеки: очень об тебе волновалась. Ждала, наверно, долго.

– Я пойду, посплю часа три: после обеда буду, если кто спросит.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.