Слава стоял, слушал и чуть не плакал: так разбередили его эти слова и музыка на манер старого танго, и так это похоже было на то, что он испытывал все эти годы. Но Таня вдруг быстро шагнула к радиоле, и песня с хрипом оборвалась.

– хватит! – зло сказала Таня. – Я хочу спать... Я тебе на кухне постелю... Где будешь – на голбчике или на печи?

Он лег на голбчике. На печи высоко и долго еще будет жарко от неостывшей плиты.

Трудные мысли ворочались в голове у Славы. Он все думал над тем, как она к этому пришла. Почему они к этому приходят? Теряют веру в людей, в добро... А была она у них, эта вера? У Тани, например? Настоящая вера – она в трудностях рождается. А Таня со своими трудностями не справилась и веры своей – настоящей, взрослой – не обрела. Взросление – это обретение веры, сколько бы это ни продолжалось. Без этого нельзя... без этого человек разлагается... и отравляет жизнь другим. Славе, сколько он помнит себя, никогда не было легко... И сейчас – повидала бы она столько, сколько ему приходится видеть, так никакой бы, кажется, веры не хватило. А надо, надо верить, что это не вечно, а так бы и суетиться не к чему...

Прошел час или два. Таня у себя в комнате пошуршала постелью и, похоже, встала. Слава насторожился, прикрыл веки и привыкшими к темноте глазами проследил, как Таня в едва надетом халатике промелькнула в полуметре от его головы и выскользнула за дверь.

Слава поднялся, мигом надернул брюки – и на секунду замер. Это был один из тех щекотливых и неприятных моментов, каких порядочно в его работе. Если Таня задумала что-то и он проследит, помешает ей, то выйдет нормальная служебная предусмотрительность; а если нет – получится гадость.

Но он не провидец – и, значит, должен идти.

Ему повезло: Таня бросила наружную дверь открытой, и Слава мог следить из темноты сеней, оставшись незамеченным.

Так они и мерзли: Таня во дворе, у городьбы, но у нее хоть что-то вроде галош на ногах, а Слава босиком, на холодном полу.

Поискав глазами, он обнаружил в углу какие-то сапоги. Они были старые, грязные и так малы, что стоять пришлось на цыпочках. И стоять долго: Таня плакала, а Слава ждал и не знал, что предпринять. Потом решился и неудобной, дамской походкой пошел через двор.

– Хватит, Таня! Пойдем! – сказал он как можно мягче.

Таня повернулась к нему и вдруг, точно падая, схватила его за плечи, прижалась дрожащим телом.

– Слава!.. Слава!.. – проговорила она и громче заплакала. – Ты крепкий, настоящий... Ты любил меня, я знаю... Я, конечно, дура набитая!.. Красота нас, баб, губит... Но ведь мы не чужие, Слава! Меня, наверное, посадят... А ты мог бы потом жениться на мне? Или не положено тебе... на такой. Мог бы, а?..

Слава обнял ее, гладил ее плечи, шершавые от холода руки. Он забыл про холод, про тесные сапоги, про ночь, про то, где он и зачем он здесь. И если бы какая-то, самая смертельная опасность угрожала ему сейчас, он бы не шелохнулся, не тронулся даже с места.

Но у Тани зуб на зуб не попадал, и Слава очнулся, повел ее в дом. Он хотел остаться в кухне, но Таня его не отпустила. Он нашел какие-то теплые вещи, накинул на Таню и на себя. Потом они сидели, тесно прижавшись друг к другу.

– Ты же часто был в Новосибирске, – унимая дрожь в голосе, проговорила Таня. – Почему ты не пришел ни разу? Ты же знал, где я работаю.

– Но ведь и ты знала, где я живу... и работаю.

– Ты мужчина... Ты, наверное, гордый? Да?

– Не знаю... Не мог... Я все про тебя знал, какая ты приезжала – красивая, модная. Тут потом неделями говорили о тебе.

– Если бы ты был со мной, рядом, ничего бы, может быть, не случилось...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.