Поди угадай, что принимать за счастье и что считать несчастьем!

Все началось с ярко-алого, как костер, заката. Солнце полыхало в острых верхушках елей за озером и бросало лучи прямо в широко открытые двери кузницы. Когда Эйдис обернулся к дверям, ему пришлось даже зажмуриться. Но, может быть, не только от яркого света... Там он увидел еще кое-что. По тропке, пролегающей неподалеку от кузницы, шла Гунта, красавица Гунта, продавщица в кооперативной лавке.

Нельзя сказать, что до этой встречи Эйдис не знал Гунту. Нет, он знал ее давно, так давно, что трудно было вспомнить то утро, когда он увидел ее впервые. Она была всегда тут же, рядом, почти столько же времени, сколько он жил на свете. Но то, что Гунта очень красива, он понял только в этот час заката. Он долго смотрел вслед, пока девушка не скрылась за ивами у мельницы. За это время железный обод колеса так остыл, что его пришлось вновь положить на угли и разогревать горн. Такая рассеянность не делает чести колхозному кузнецу.

С того часа Эйдис потерял душевный покой. Мысли его то и дело возвращались к Гунте. Все чаще возникала надобность заглянуть в кооператив. Каждый раз, прежде чем перейти дорогу, Эйдис наклонялся над чаном и рассматривал свое темное от загара лицо. Что за несчастье с его льняными волосами: не лежат как у людей, сколько ни причесывай, тут же опять встают и упрямо торчат кверху! А еще беда, что в лавке всегда толкутся люди. Приходилось и Эйдису покупать что-нибудь. Наконец в один прекрасный день, когда он, багровый от смущения, принес домой оцинкованное ведро, мать всплеснула руками:

— Ой, сыночек, третье ведро за неделю! Что с ними делать, на базар, что ли, везти?

— Пригодятся,— буркнул Эйдис и поспешил скрыться в кузнице.

Если раньше при встречах Эйдис еще перекидывался с Гунтой двумя-тремя словами — краснобаем он не был никогда,— то теперь слова и вовсе застревали у него в горле. Он только смотрел на нее и вздыхал.

Но лед постепенно подтаивал, и Гунтда стала все чаще поглядывать на Эйдиса. Иногда по вечерам, закрыв лавку, перед тем как пойти домой, девушка приближалась к двери кузницы и спрашивала: «Что это кует сегодня кузнец?» Однажды даже попробовала приподнять тяжелую кувалду. Надо ли рассказывать, что чувствовал при этом Эйдис!

Такое поведение Гунты постепенно придало мужества застенчивому Эйдису. Как все это произошло, он и сам не смог бы объяснить, но невозможное свершилось. Однажды в субботу он застал Гунту в лавке одну. Девушка была очень весела, она откровенно дразнила Эйдиса и предложила встретиться вечером у обрыва Диких яблонь.

В тот день молот в кузнице пел громче обычного. Если бы кто-нибудь сумел понять его речь, он услышал бы слова:

«Любовь! Любовь! Любовь!»

Иной раз солнце садится — не успеешь оглянуться, а другой раз мешкает, как усталая старуха. В тот вечер оно совсем не намеревалось заходить. Казалось, кто-то привязал его веревкой или пригвоздил к небу. Наконец оно все же проявило милосердие и кое-как переползло через озеро. Тогда Эйдис в последний раз ударил по наковальне и пошел умываться.

По берегу вилась утоптанная стежка. Сколько раз Эйдис шагал по ней, направляясь на рыбалку! Однако сегодня твердая глина шуршала под его подошвами как-то особенно. Наверно, чувствовала, что идет влюбленный человек. Ну, ясно, ведь Эйдис был влюблен, иначе сердце не билось бы так гулко.

Если какой-нибудь, в сущности, не злой человек когда-либо желал, чтобы с земли сгинули все люди, то в этот вечер таким человеком был Эйдис. Пусть исчезли бы хоть на то время, пока он пройдет от кузницы до обрыва Диких яблонь. Но желания не всегда исполняются. По крайней мере телятник Кирсис никуда не делся.— надо же быть такой напасти!— приплелся на луговину у берега косить вику. Никто другой, а именно Кирсис! Во всем колхозе не было старикашки хитрее. Он-то уж обязательно все приметит и догадается, куда Эйдис, умытый и приодетый, торопится в этот субботний вечер. Душа у Эйдиса ушла в пятки, можно сказать, спряталась в самые каблуки, и шаги стали совсем неуверенными. Но что поделаешь, конечно, заметил!

Кирсис прервал работу. Отвернул косу и, уперев косовище в землю, встал, словно статуя, поджидая парня.

— Куда, кузнец, собрался? Эйдис остановился.

— Видно, на рыбалку?

Спасение само шло в руки. Значит, еще не догадался, хотя в голосе Кирсиса послышалась еле приметная усмешка.

— Да-да, на рыбалку! — обрадовался Эйдис.— Может, подцеплю у обрыва какого-нибудь шального окунька. На закате хорошо клюет.

— На донки?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.