Враги

- С голоду подыхать или как?

- Народ гибнет, а им хоть бы что, они свой интерес соблюдают: вались к чертовой матери, за ворота всех сплошь увольняют.

- Вот тебе и облегчение!

- Обалдуй, черт, какое может быть от хозяина облегчение, соображай, голова с мозгами!

- Это кто же?

- Иннокентий Лавров приехал, слыхал? - Иннокентий Лавров?

Ученик Синицын доедает щи с «тронутой» солониной, ему, пожалуй, совсем неинтересно, кто и зачем приехал. У Синицына дрожат внутренности от волчьего голода, он даже не чувствует помойного запаха щей и едва слышит, о чем говорят ему:

- Гляди, что пишут, разуй глаза-то!

«КО ВСЕМ РАБОЧИМ ЗАВОДА БР. ЛАНГЕ!

Безработица растет повсюду, вести о ней идут с юга, и с запада, и с востока...»

Васька Синицын почесал правую бровь, что делал всегда, если чему-либо удивлялся или не совсем что-нибудь понимал. На прокопченном цыганском лице его отчетливо выступали скулы, такие острые, как будто Васька только что вышел из подземелья, где морили его голодом. Он пошевелил пальцами как больной, изнемогающий от жажды.

- Кто прислал? - спросил он недоумевая.

- Дурак, черт, - выругался товарищ, - не понимаешь: рабочая прокламация. В инструментальном ящике нашел, а кто прислал, вот: «Российская социал-демократическая рабочая партия». Товарищ Лавров разъяснял.

Синицын увидел стоявшего в кругу рабочих человека в темных очках, и, не слушая больше товарища, присоединился к рабочим. Слова, которые он услышал, были понятны. Похоже, говорил человек о самом обыкновенном, что само собой подразумевалось, но самый смысл этих слов был до того неожиданным и пугающим, что Ваське Синицыну даже помыслить так казалось страшным.

- Попы, помещики, фабриканты вместе с царем были и всегда будут нашими классовыми врагами, не ждите от них милости и пощады. Это они заставляют работать вас без разгибу, они заставляют вас голодать (платят, ведь гроши), они заставляют ваших братьев или сыновей умирать на войне в Манчжурии... Посмотрите на то, как вы живете: дети ваши к двадцати годам становятся стариками, жены ваши чахнут раньше времени от нужды и недоедания и, наконец, вы сами, отцы своих семей, гибнете в беспробудном пьянстве, потому что ваши хозяева, ваше Начальство, весь самодержавный полицейский строй ничего вам не дал и не даст. Царю, попам и капиталистам нужны покорные, тупые рабы...

У Васьки Синицына выступил на лбу пот, его стала одолевать страшная физическая слабость. Хотел было бежать, порывался раза два сделать это, но не смог, прямо, черт знает, что творилось с ним: уходить не хотелось и оставаться боязно было: «Ага, скажут, Васька Синицын на собрании был, где самого царя ругали! Вот он, Васька, запишите его, гоните его с завода, сукина сына!»

Поглядел на Лаврова: ничего, человек как человек, чуть усики пробились, лицо хорошее, доброе лицо, только глаза спрятались глубоко за очками и брови сердитые. А говорит Лавров так, вроде рассказы рассказывает, должно быть ничего не боится.

Не заметил Васька, как кончился обеденный перерыв. С остервенением стучал молотком, бегал, по обыкновению, с искристыми заклепками от горна к котлу и все думал о врагах, которые заставляют работать без разгибу, воевать с японцами и жить впроголодь.

Подошел к товарищу, который давал читать прокламацию, попросил:

- Дай мне, еще буду читать, - свернул аккуратненько, засунул глубоко за голенище сапога. Работал до полночи, будто вооруженный чем-то, какой-то особой силой. Бегая с заклепками, встретил самого хозяина Генриха Ланге, остановился на одно долгое мгновенье и увидал все: и глаза без милости, и тяжелые плечи, и руки длинные, скорые на расправу. Поглядел на хозяина так, будто хотел прыгнуть к нему на грудь и впиться зубами в кадык.