В концертном зале имени Чайковского, где всё создано для звучания, где воздух обычно сотрясается от могучих аккордов оркестра и аплодисментов, в эти часы царила тишина.

Когда в шахматном матче встречаются две команды, то самые сильные игроки двух коллективов вступают в единоборство за так называемой «первой доской». Тысячи зрителей, заполнявших зал Чайковского, с азартным уважением смотрели на обычную как будто, клетчатую шахматную доску на столике посреди просторной эстрады. Это «первая доска» для всех шахматистов мира.

Чёрно - белый узор фигур. Двойные шахматные часы. Двойные потому, что каждый из игроков - и Михаил Ботвинник и Давид Бронштейн, оспаривавшие звание чемпиона мира, - каждый вёл свой собственный счёт времени, не зависимый от времени противника. В этом внутренне раскалённом (под корочкой внешней холодности) мире 64 квадратов мало пространства - его ограничили пределы доски. Скупо движение фигур - оно открывает лишь знатокам истинный ход искусно замаскированных мыслей гросмейстеров. Но зато время выражает себя с наглядной и назойливой непреложностью: каждый из партнёров должен был затратить на обдумывание первых сорока ходов лишь два с половиной часа, ни одной секунды больше! И двигались поочерёдно стрелки то на одном, то на другом циферблате двойных часов, и всё чаще делались на доске ходы. Оба соперника торопились выйти из тисков времени.

На огромной демонстрационной клетчатой доске, вертикально расположенной в глубине эстрады, каждый ход, сделанный на столике гросмейстеров, как будто отражался в гигантском увеличительном зеркале. Вспыхивали светящиеся буквы: «Ход белых», - затем гасли. И тотчас зажигались: «Ход чёрных», - и загорался соответственно один из двух больших циферблатов по углам щита.

- Пошёл...

И каждый раз возникало лёгкое гудение, шушуканье и шорох в безмолвном зале. Зрители, знатоки или полагающие себя таковыми, шёпотом комментировали совершённый на доске ход. Но тогда к краю эстрады приближался главный судья матча, чехословацкий мастер Карел Опоченский. Он поднимал руки и медленно махал ими ладонями вниз, как бы благословляя тишину, которая тотчас же снова устанавливалась в зале...

Два алых флажка, ярко освещенные настольной лампой, горели над доской. Они напоминали о том, что «первая доска» мира сегодня находится в Москве - столице Советского Союза. И за высокое звание шахматного чемпиона земного шара боролись два советских гросмейстера.

Да, все знали, что чемпионом мира по шахматам так или иначе будет советский гросмейстер. Патриотические чувства зрителей почётного поединка законно торжествовали. Но от этого страстный интерес к матчу, яростные споры о его исходе ни на сотую градуса не остывали. И у Ботвинника и у Бронштейна достаточно верных приверженцев, непреклонно убеждённых в непобедимости своих славных фаворитов. Ах, как им трудно соблюдать тишину!...

Среди приверженцев обоих гросмейстеров я видел в эти дни много знакомых лиц; это почитатели спорта вообще, любой его разновидности. Ну, конечно, я же не раз встречал вот этих порывистых, громогласных, лишь сегодня вынужденно шепчущихся в зале пареньков на трибунах столичного стадиона «Динамо», где приветственный или негодующий клич их тогда сотрясал небо!

Нет, ничего этого делать здесь нельзя. Нельзя даже в горячке цейтнота громко напомнить: «Время!»

... Как всегда, неподвижно сидит Ботвинник, не отрываясь, пристально глядит на расположившиеся по всей доске фигуры, прощупывая замыслы противника, и упрямо, дальновидно, прочно намечает дальнейшие перспективы борьбы.

Сделав ход, прогуливается короткими шажками по ковровой дорожке на эстраде Бронштейн. Останавливается, заложив руки за спину, смотрит, закинув голову, на большой демонстрационный щит, словно оценивает свежим глазом всё то, что он смело и хитроумно подстроил на доске.

А в кулуарах, в фойе, в вестибюле, у демонстрационных щитов и даже в подъезде шли споры. Здесь каждый припас свой совет, который бы он - если б только позволили! - дал Ботвиннику или Бронштейну. Здесь у каждого тысячи наилучших вариантов из всех возможных. Все говорили разом, вместе и с такой уверенностью, что, кажется, любой из спорящих немедленно - позови его только - согласился бы занять одно из мест за «первой доской» мира, там, в большом зале, и довести партию до победного конца за гросмейстера, который, видимо, сам не догадывается, как надо сейчас пойти...

- Могу поручиться: берёт конём пешку це - три.

- А слон, что, по - вашему?.. Слон - собака?

- Слона он тогда ест ладьёй.

- Это уж вы сами кушайте слона на здоровье... ладьёй! А ему расчёта нет: ослабляет позицию! Ему один выход: ферзем сюда вот.

На доске медленно перемещается пешка, расположенная совсем в другом «районе игры». Знатоки явно смущены:

- Да - с... Не угадали. Впрочем, надо сказать, что «не

угадывали» в кулуарах довольно часто. И не потому, что плохо знали игру, нет. Шахматы у нас умеют ценить. Большинство зрителей отлично разбирается в самых сложных позициях. Но тут частенько виною всему горячее пристрастие к любимому гросмей - стеру. От этого пристрастия иной раз находит затмение.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.