«Властью пристального взгляда»

«Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали, — признавался Волошин в одном из писем. — Я их ожидал давно и в формах еще более жестких». Время, события, люди выражены в стихах 1917 — 1919 годов, объединенных под названием «Пути России».

Критики-вульгаризаторы, самозванно и самодовольно писавшие от имени народа, обвиняли Волошина в противостоянии революции. Волошин пытался им возразить, но критики не унимались. Поэт воспринял это как официальное суждение, ушел в себя, перестал печататься. К счастью, он не перестал писать. И его стихи последнего периода исполнены глубины и силы.

Не только сочинения, но и его внешность останавливала внимание и запоминалась своей несхожестью с окружающими людьми.

Одним мог он напомнить древнего грека-философа, другим — итальянского художника эпохи Возрождения, третьим — скитающегося по Украине бандуриста, исполняющего свои думы и песни.

«На нем был костюм серого бархата — куртка с отложным воротником и короткие, до колен, штаны — испанский гранд в пенсне русского земского врача, с головой древнего грека, с голыми коричневыми икрами бакинского грузчика и в сандалиях на босу ногу», — писал Эм. Миндлин в своей книге «Необыкновенные собеседники». Серые мерцающие глаза Волошина он называет смеющимися.

М. И. Цветаева эти же глаза рисует по-другому. Иное она видит «...в его белых, без улыбки, глазах, всегда без улыбки — при неизменной улыбке губ». Не помнит ни у кого таких глаз: «...глаза точь-в-точь как у врубелевского Пана: две светящиеся точки...» Цветаева взгляда не отводит от «...светлых почти добела, острых почти до боли (так слезы выступают, когда глядишь на сильный свет, только здесь свет глядит на тебя), не глаз, а сверл, глаз действительно — прозорливых». Постепенно приходит определение: «Не две капли морской воды, а две искры морского живого фосфора, две капли живой воды».

В описании глаз и взгляда Волошина двумя писателями-современниками можно найти противоречия. Это говорит о том, что разные собеседники видели человека по-разному. Но здесь имеет место и другое. Сам Волошин бывал разным. И это от богатства натуры. От постоянно ищущей пытливой мысли.

По рассказам моих знакомых и друзей я мог живо воссоздать образ Максимилиана Александровича Волошина. Так картинно, будто я видел его воочию. Мне казалось: видел и говорил с ним. Но я не мог ни видеть его, ни говорить с ним. В год его смерти (1932) я еще жил в городе, где он родился, — в Киеве, ничего о нем не знал, был юн и едва только написал начальные строки свои. В дальнейшем я прочитал несколько его стихотворений, стал все больше и больше узнавать о нем. Образ его укрупнялся и заодно с этим углублялся. Передо мной была его возрожденческая фигура, которая при всей солидности и тяжести не лишена изящества, его глаза, так сочетавшиеся с заливом и небом над заливом, его кудри, перехваченные лентой или мягким обручем. Так выглядел человек, построивший «Дом поэта».

В написанной в конце 1926 года поэме «Дом поэта» (иногда ее называют большим стихотворением) Максимилиан Волошин писал:

Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветер, живет глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский...

Много и увлеченно скитавшийся по миру, Волошин в оседлости своей проявил такую же увлеченность. Он выбрал место и построил дом, удобный для жизни и работы. Как прежде он кочевал, чтобы увидеть мир и людей, так теперь мир и люди стремились к нему. «Дом Волошина — целое единственной жизни, живой слепок неповторимого лика, вечная память о нем», — говорил Андрей Белый. Сам поэт пишет об этом в письме искусствоведу Голлербаху: «Волошинский дом» — это не я. А целый коллектив. Коллектив художников, поэтов, философов, музыкантов, ученых».

В разные эпохи в России были салоны, знатные дома, клубы, где собирались интересные люди. Были имения и квартиры, ныне ставшие памятниками культуры. Но никому не удалось создать столь долговременную, столь дружную артель художников, как это удалось Волошину. Коктебель — это дом поэта, в котором жил и работал не только его владелец, но в котором жили и работали десятки художников, поэтов, ученых разных поколений.

«Дом поэта» имеет и прямой, и переносный смысл. Местожительство, мастерская. И вместе с тем «Дом поэта» расширяется до понятия «мир поэта».

Волошин самозабвенно работал в своей мастерской поэта и художника. Здесь он видел и слушал море. Наблюдал за небом, за сменой времен года, за деревьями и птицами.

Над домом площадка с башней для наблюдения ночного неба. Здесь поэт ощущал связь дома, одинокой души и безмерности Вселенной. Киммерия становится не только местом физического пребывания Волошина, местожительством его, но и главным образом «истинной родиной его духа».

Существует обывательское понятие: удобно устроился. О Волошине этого не скажешь. Впервые увидев Коктебель, он почувствовал, что именно здесь ему надо жить, именно здесь работать, здесь творить. Это был человек, задумавший свою жизнь крепко и лепивший ее, как великий скульптор. Жизнь Волошина показывает, как много может человек, если он почувствует себя творцом жизни. Если поставит перед собой крупную задачу. Волошин видел эту задачу в продолжении русской классической традиции в поэзии и живописи, в сплоченных усилиях художников разных индивидуальностей.

Никогда у Волошина не было намерения отгородиться каменным домом у залива от ветров жизни. Они бушевали вокруг дома, в душе поэта. И он жил и работал с готовностью в любой час послужить людям.

В трех точках Коктебельского залива узнается Волошин. Первая точка — дом, где он жил и работал. Вторая — могила, которую можно увидеть, стоя рядом с домом. Третья точка — склон горы Кара-Даг. Если смотреть в эту сторону из дома поэта, абрис скалы напоминает профиль Волошина. В последнем стихотворении из цикла «Киммерийская весна» (1918) говорится о Коктебеле:

Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его пролива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

«Судьбой и ветрами» изваяны и поэтические создания Волошина. «Огонь древних лет и дождевая влага двойным резцом ваяли облик» поэта и его поэзии, с годами все более отходившей от канонов символизма и современных ему течений и обретавшей самостоятельность и самобытность.