— А вот, помню, лет двадцать назад...

Так начал я и хотел было продолжать, когда наш «Икарус» — чисто вымытый, сверкающий и длинный, как лайнер, — заурчал в далекой корме и, мягко качнувшись, минута в минуту по расписанию отвалил от вокзальной площади станции Няндома. Но продолжить мне не пришлось.

Сосед и возможный мой собеседник (безымянному этому пассажиру уделю я несколько строк с целью, которую читатель поймет чуть позже), — а был этот молодой человек в лебединой сорочке, в нейлоновой модной куртке и с плоским кейсом, с каким передвигаются в этих местах лесозаготовители, рыбинспекторы или механизаторы, едущие в районный центр на переподготовку, да и всякий другой здешний народ, которого дела или досуги понуждают к перемещению в этих краях, — так вот, этот возможный мой собеседник откинулся на крахмальный чехольчик авиационного кресла и, упрятав начищенные до блеска штиблеты в уютный полумрак обогреваемого пространства, прикрыл глаза с намерением, не допускавшим различных толкований. Произошло это в тот самый момент, когда пошли мелькать бегущие назад и вновь надвигавшиеся красоты хвойных перелесков, рассеченные прямой лентой серебрившегося асфальта. Воспоминания остались со мной.

А рассказать я хотел, как лет двадцать назад с этой самой площади Няндомы рыбаки, охотники, грибники-ягодники, другой местный житель по хозяйственным нуждам и, уж конечно, паломники-туристы, а с ними и аз грешный попадали, как выражаются в этих местах, в «град славен Каргополь».

Ждали мы попутного, залетного или совсем уж случайного грузовичка, если не до города, то хотя бы в ту сторону. И коли, спустя часы долгих ожиданий, таковой являлся — замызганный, разболтанный, густо облепленный глиной и с лысыми, в истертых цепях баллонами, — мы бросались на него гурьбой и в мгновение ока переваливались через борт в обшарпанный и повидавший на своем веку кузов.

Ах, дорога, дорога!.. И слов-то теперь не найти о ней рассказать! А не миновать — для истории хотя бы.

С увала на увал, скользя и приплясывая, цепями выскребая из-под себя сырую глину, подымался и опускался наш «газик», то и дело проваливаясь в разбитые лесовозами колеи и выползая на тракторный след. Машина то вставала на дыбы, то кренилась так. что гляди — куда в случае чего прыгать. На взгорках шофер выскакивал с мятым ведром, зачерпывал из бочажка мутной воды, окатывал перегревшийся и шипящим паром отвечавший двигатель. И снова — рев, скрежет, вверх, вниз, набок...

Семьдесят верст мытарила нас дорога, но пять ли, шесть ли часов пути позабылись, когда, позванивая цепями, вполз наш грузовичок на тесовый настил понтонного через Онегу моста. Река сверкнула стальной синевой, и противоположный берег открылся.

Длинный, чуть выгнутый, сплошь был одет он ожерельем лодок. Остроузорное, покойно лежало оно на бирюзовой ленте Онеги, и опушкой был ему невысокий, плавно подымавшийся береговой увал. Бок к боку тянулись по нему и весело глядели в просветы черемух маленькие домики с крашеными резными наличниками. Кое-где подымались над ними двухэтажные, иногда каменные, но тоже старого веку дома... А надо всем этим, словно вырастая из города и поддерживая небо над ним, царили — могучие и изящные — древние храмы в разноцветных куполах.

Сильный и звучный этот аккорд сам по себе завершить бы мог картину города, но вот в просветах куполов звучать начинает продолжение: там, за спиной города и как фон ему лежат просторные, чуть всхолмленные изумрудные поля, замкнутые у самого горизонта долгой дугой темно-зеленых лесов. В этой оправе стоит Каргополь. Бледный жемчуг древних стен кажется легким мазком кисти, добавленным природе рукой человека.

Было в этой картине что-то сразу не постигаемое, но властное, и потому, должно быть, когда выбрались мы из кузова грузовичка, то, несмотря на поздний, немузейный уже час, разбрелись по городу. Белая ночь и властное очарование увиденного спутали все карты, а без труда найденный служитель краеведческого музея с добрым провинциальным гостеприимством отомкнул нам резным увесистым ключом старинный, скрипучий, с нутряным хрустом замок...

«Начало построения города сего древность от нас скрыла...»

Нет, не из летописи эта эпическая, с ароматом таинственности фраза. Место имеет она в «Поденной записке» первого правителя Олонецкого наместничества и принадлежит Гавриле Романовичу Державину.

Каргопольских загадок от самих языческих времен и нынешнему ученому веку не перегадать. Чуть проясниваются тайны к началу нашего тысячелетия, когда оборотил к этому краю свои взоры бойкий народ с берегов Волхова. Но который новгородец — разумом ли, догадкой или слухом каким — проведал о Зоволочье, о землях по берегам Онеги и Двины, богатых горностаем, куницей и соболем, о реках тамошних, изобильных белорыбицей и семгой, теперь не дознаться. И которому первому приспела охота испытать судьбу в надежде примерить землицы любезному своему Господину Великому Новгороду, мы тоже не скажем — почти безымянна тех лет старина. Однако что новгородцы, народ лихой и удачливый, мечтам пределы полагали делами, мы знаем наверное. Этою чертою характера объясним себе и дальнейшей истории ход.

С берегов Волхова путь в те земли лежал не близкий, а пуще — никем доселе не изведанный, но — легкие на подъем — отрядили новгородцы дружины и снялись. Без баб и ребятишек, надо полагать. Скоро ли, долго (прикинем, однако: дорог окрест обжитой земли не проложено; леса, человеком не тронутые, — дебри непролазные; река не всякая нужным путем течет, а там волок, там народец лесной, дикий, от которого всякий час беды жди, ступай да оглядывайся, — так что, выходит, не скоро) воротились гонцы домой, но с вестями, думать надо, не худыми, коли по следу переселенцев снялись и в дальний путь переселенцы.

Лихой, как сказано, и вольнолюбивый характер новгородцев не обделила природа и крепкой хозяйственной сметкой. Изобильный, но в пространствах больших малолюдный этот край и с их приходом таковым пребывал по причинам не случайным, а, напротив, весьма разумным и размысленным. На новых землях клинья под жито распахивали не сплошь, острожки ставили не часто, избегая больших и скученных поселений. Смекнули пришельцы, что людные и невдалеке поставленные поселения оскудят реки рыбою, а леса зверем, потому и селились в далеких друг от друга верстах. Имелись тому, быть может, и другие причины — пространства, например, великие впереди, которые пройти и заселить надо бог весть до каких пределов, — но и ту, нами упомянутую, со счета сбрасывать никак нельзя. А тут есть о чем подумать и по нынешним временам.

Нынче почему-то считаем мы, что живых богатств природы в древних наших отеческих пределах обитался сказочный избыток. Но так ли, когда и рыба красная, и соболь с горностаем куда дороже иных товаров менялись, а в чужие земли за большущие шли деньги? Подумав же об этом, не лучше ли нам, теперешним, не поминать те баснословные (или кажущиеся таковыми) времена, а извлекать уроки из опыта своих же предков, которые этими самыми дарами природы пусть и побогаче нас были, но ни вод своих, ни лесов не губили. Каргополье же древнее в нынешнем его виде не мало — и ох, как не мало! — пищи дает для горьких на этот счет размышлений. В тот и другие потом наезды довелось автору побродить по этому краю по причине первой и крепкой к нему любви, а потому, кроме восторгов красотою здешней природы, и иные чувства утаить он не вправе.

Когда год от года мелеют и вовсе избываются малые реки, а по Онеге бегут сыпучие пески, когда иссыхают питающие все иное болота, зарастают, заиливаются чистейшие некогда озера Каргополья, ни молчать, ни горевать в одиночку нельзя. Потому что происходит все это не от «активного солнца», не от «естественного старения природы», но от преступного к ней небрежения. За примерами колесить далеко не станем — походим по городу и окрест. Тут и найдем то, чего ни от глаз, ни от разума, ни от совести своей не упрятать.

Вот и базарчик городской — невелик, в игрушечной такой стоит оградке. Но большего, выходит, и не нужно: на прилавке десяток-другой окуньков, плотицы, и разве один какой рыбак-удачник подивит копченым лещом, да это редкость и в самый разгар сезона. Клюкву же и морошку не кадушками торгуют, как прежде здесь бывало, а баночками, гляди — и стаканчиками чайными. Грибы, те самые каргопольские рыжики, которые в столицах славились и которые заготовлял здесь бочками всякий хозяин, лежат жалкими кучками, как на южном каком-нибудь базаре. Тут мы и еще одно замечание вниманием не обойдем.

В Каргопольском районном обществе зарегистрировано тысяча четыреста охотников, считай — каждый двадцатый с двумя стволами. Исходя из простой этой арифметики, можно предположить, что в сезон на городском базаре селезнем, рябчиком, тетеревом — а по тамошним лесным дебрям — и глухарем как-нибудь разживемся. Предположить, конечно, можно, но и только — на каргопольском базаре дичинкой не пахнет...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.