В первых числах августа в Кемерове я стал свидетелем неординарного факта: областной забастовочный комитет, преобразованный в Совет рабочих комитетов Кузбасса, располагавшийся до этого в Прокопьевске, получил «жилплощадь» в здании облисполкома. На самом верху, на шестом этаже. Над ним только крыша Совета. И государственный флаг...

Знаменательно: шахтерская забастовка, начавшаяся в Междуреченске, а затем охватившая шахты не только Кузбасса, но и почти всех угледобывающих регионов страны, совпала по времени с сессией Верховного Совета СССР.

...Помните? По вечерам становились свидетелями захватывающего теледейства — сшибки долгожданной новизны и цепкого догматизма. Следя за противоборством политических расчетов и позиций, характеров и интересов, амбиций и страстей, мы определяли для себя героев и антигероев, пытались предугадать, чем закончатся парламентские заседания. И тут на их стержень нанизался новый сюжет — шахтерская забастовка. Вскоре, когда о ней заговорили народные депутаты, вернувшиеся из поездок в бастующие регионы, когда озабоченно, но спокойно оценил события М. С. Горбачев, когда на уровне правительства начались переговоры и встречи с забастовочными депутациями, стало ясно: на политическую арену вынесло новую волну — неподатливую, упругую, жизненно стойкую и в то же время не пытающуюся размыть берега...

Сейчас зачастую подчеркивается: забастовка носила сугубо экономический характер. Это в полной мере подтверждают и 35 пунктов Протокола о согласованных мерах, подписанного региональным забастовочным комитетом Кузбасса и комиссией ЦК КПСС, Совета Министров СССР и ВЦСПС.

Но, думаю, справедливее сказать, что, несмотря на требования чисто экономического порядка, был у шахтерской забастовки и политический подтекст. Потому хотя бы, что первоначально ставился и вопрос о досрочных выборах в местные Советы. Потому, во-вторых, что старыми методами командно-приказного управления не решить всех задач, выдвинутых рабочими. И в-третьих, что просто-напросто у нас ничего не выйдет, если расчленять экономическую и политическую реформы.

Она, забастовка, невозможна была, скажем, в апреле, когда прошли волнения на некоторых шахтах Кемеровской области. Не была бы она столь мощной и массовой во время парламентских каникул. Образно выражаясь, шахтерская забастовка говорила на депутатском языке. В этом смысл ее совпадения во времени с работой сессии.

Не отчаяние собрало шахтеров - на площадях. Усталость от тяжких условий труда и быта, неуверенность в завтрашнем дне — все это реальные и сильные мотивы. Но определяющим фактором стало то, что рабочий человек начал осознавать себя гражданином Отечества. И сколько бы ни говорили об экономическом уроне, нанесенном забастовкой, он, думаю, все-таки меньше тех приобретений духовного, нравственного порядка, что дала она всем нам. Эти приобретения крайне важны для страны, возвращающейся к здравому смыслу. Важны в том числе и тем, что завтра или послезавтра обязательно обернутся и достижениями в области экономики.

Об этом еще перед командировкой в Кемерово я немало услышал от членов шахтерской делегации из Горловки, приехавшей в Москву для встречи с Председателем Совета Министров СССР Николаем Ивановичем Рыжковым.

Вспоминаю сказанное Геннадием Горбылевым, проходчиком с шахты «Кочегарка», одной из старейших в стране:

— Было ли за все годы существования Советской власти подобное? Мне и самому страшновато подумать, во что вылилась бы такая забастовка, случись она во времена, скажем, Брежнева... Теперешнее наше руководство верно поняло: забастовка при всей категоричности выдвинутых требований имеет не разрушительную, а, наоборот, созидательную подоплеку. Хотя на первый взгляд это может показаться и парадоксальным...

И все же не покидали меня сомнения: а так ли уж было необходимо прибегать к крайним методам? Как не учесть горький, тяжкий опыт, обратившись взором к Нагорному Карабаху, где забастовки довели до критического состояния экономику области, лишь усугубив узел проблем, усложнив решение выдвигаемых требований.

Ответ на мучивший меня вопрос я искал в Кузбассе: там была высечена искра, блеснувшая на всю страну...

Перед отлетом в Кемерово, вспоминая свои командировки в шахтерские города и поселки страны, я просмотрел старые блокноты, публикации. Признаюсь читателю: испытывал какую-то неловкость, а временами и стыд. Бог ты мой, как же мы были приучены говорить лишь то, что кому-то надобно! Шахтерская профессия представлялась в ореоле рекордов, наград и красивой зажиточной жизни. (Правда, на стороне слыхивали о том, что шахтеры здорово пьют, — так это от бешеных заработков и богатырского здоровья.) Социальные легенды умело и старательно поддерживались. Если, изображены шахтеры в касках, только что вышедшие из забоя, то обязательно белозубые улыбки на покрытых угольной пылью лицах. Если показаны горняки во время каких-нибудь торжеств или общественно-политических событий, то в вицмундирах, при орденах и особых знаках шахтерской доблести.

Да, эти люди достойны наград. Но еще более достойны они нормальной, человеческой жизни. И не только орденоносцы, герои. Все без исключения, кто впрягся в этот тяжкий труд.

Мы сейчас много говорим о негодной политике прежнего угольного министерства, волюнтаризме ведомств, по существу, превращавших рабочего человека в придаток статистического показателя. Это все так. Но я думаю, что виновны не только те, кто напрямую причастен к сложившейся ситуации. Перед шахтерами в долгу, думаю, вся страна. Шахтерский пот, подчас и кровь — в угле, который нас обогревает и светит электричеством в машинах, различном дефицитном ширпотребе, что приобретен за инвалюту от продажи «черного золота» за рубеж.

А что взамен? Запущенные до крайности шахтерские поселки? Примитивный быт? Хибары, где ютятся горняцкие семьи? Такие «шанхаи» мне довелось видеть в Междуреченске и Прокопьевске, в Воркуте и хакасском Черногорске, Копейске под Челябинском, в шахтерских городах Красноярского края. (Впрочем, они удел не только шахтеров.)

Есть вещи и пострашней. Молчать об этом — недостойно, стыдно. В одном из шахтерских поселков Донбасса (беленые хаты с двориками на сельский манер, с яблонями и вишнями за заборами) меня поразило такое наблюдение: среди жителей почти не было стариков. Догадка подтвердилась, когда пошел на местное кладбище и стал всматриваться в даты на надгробиях, — очень немногие из шахтеров доживают до старости.

Подсчитано: вследствие трагических случаев на каждый миллион тонн добытого угля приходится одна человеческая жизнь (для некоторых бассейнов до трех-четырех). К этой жестокой статистике примыкает и другая: высокая профессиональная заболеваемость, вызванная спецификой подземной работы, воздействием угольной пыли, газа, вибрации добычных и проходческих машин и механизмов. Конечно, от этого всего никуда не деться. Но как же так получилось, что долгие десятилетия, вплоть до недавнего времени, ряд профессиональных заболеваний таковыми не признавались (следовательно, материально не. компенсировались)? Отчего мы во весь голос не заговорили о том, что надо снизить возрастной ценз для выхода шахтеров на пенсию, об увеличении продолжительности их отпусков, об обеспечении их лучшим медицинским обслуживанием? Почему не стыдимся того, что в социалистическом обществе допустима работа на износ?

— Нам не до заслуженного отдыха, — говорил мне Саша Тухкий, забойщик с горловской шахты «Комсомолец». И сказано это было с таким спокойствием, что мне стало как-то не по себе...

Половина трудящихся Кузбасса больны хроническими заболеваниями; онкологические превышают общесоюзный уровень в 10 — 15 раз! В области 87 (!) процентов новорожденных имеют физические и умственные отклонения. Такие страшные цифры надо бы печатать самым крупным шрифтом, чтобы каждый понимал, до какой жизни мы докатились. И как необходимы перемены кардинальные, без половинчатости и проволочек.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.