Верочка

Лишь только истекли положенные одиннадцать месяцев, Верочка взяла отпуск и улетела в Свердловск. Увидев мать на аэродроме в толпе встречающих, потерянную, напряженно ищущую глазами дочь, Верочка бросилась к ней на шею и разрыдалась. Мама обнимала ее и плакала вместе с нею. Но с этого дня Верочка, ехавшая искать сочувствия, не позволила себе ничего – ни слезинки, ни вздоха. Была шутлива и бодра, рассказывала о своих планах. Мама счастливо смотрела на нее и тихо радовалась, что хоть у дочки все благополучно.

Поездила по родственникам – маме так этого хотелось – и затихла. Вечером они вдвоем смотрели телевизор, а потом в своей комнате Верочка допоздна читала любимые книги. К концу отпуска она по старой памяти заглянула в картинную галерею и неожиданно для себя провела там два часа.

Верочка уехала, взяв с мамы обещание побывать в Москве, как только Вера получит квартиру.

Вернулась она в боевом настроении, купила абонемент в Центральный дом художника на лекции, записалась в бассейн и бросилась в атаку на местком.

Там Верочка напомнила, что уже год проработала на заводе. Она соглашалась, что есть люди более достойные и нужные предприятию, но людям этим лет по двадцать, а Верочке столько, что и говорить не хочется, что ей ведь не надо многого, ей бы комнатку в любой коммуналке, и в конце концов пусть они попробуют найти на ее должность человека с высшим образованием! Местком запросил характеристику. Верочка привезла прекрасную, и действительно – когда бы ни появлялись проверяющие, Верочка оказывалась в общежитии, да и жила она, так сказать, прямо в гуще своих воспитанников...

На эти дела ушли все силы, накопленные Верочкой за отпуск.

Два раза она ходила на лекции, объявленные в абонементе, а перед этим долго изучала себя в зеркале, думая, сможет ли сойти за двадцатилетнюю. Первую лекцию она слушала со вниманием, радовалась знакомым ей сведениям, даже послала лектору записку с вопросом. На второй Верочка заскучала, не с кем было обменяться мнением, немногие мужчины пришли со спутницами. Третью она пропустила, а идти на четвертую уже не было желания.

В бассейн она не явилась ни разу. Абонемент отдала Наташе.

Время шло, из месткома вестей не было, и Верочка постепенно свыклась с мыслью, что придется остаться в общежитии. К ней привыкли. Что-то Верочка все-таки делала – в основном вещи неформальные: например, забегали к ней посоветоваться, что взять в библиотеке, побеседовать о прочитанной книге. После нашумевшего кинофильма она устраивала обсуждения в своей комнате, а однажды, когда на заводе был коллективный выход в театр, затащила-таки девчат в красный уголок на диспут – больше тридцати человек!

Два раза в неделю она занималась русским языком с поступающими в институт. К сожалению, все они шли в технические вузы. Да и было их всего трое, остальные учились кто в ПТУ, кто на курсах и в услугах Верочки не нуждались.

Выезжала из общежития она теперь совсем редко. Куда ехать? Разве что за покупками и к Лене. Подруга родила, парень оказался голосистый и на редкость требовательный. Елена совсем замоталась, даже в редкие Верочкины наезды постоянно ускользала в комнату к сыну. Гостью развлекал ее муж, который стал теперь гораздо спокойнее и общительнее и смотрел на свою жену с тихим, восторженным удивлением.

Верочка ездила по магазинам, выбирая сыну подруги разные детские принадлежности. Иногда ходила в кино. Раньше они смотрели картины вчетвером. Теперь только вдвоем с Татьяной.

Девочки уходили. К общежитию подкатывали «Чайки» и «Волги», увешанные лентами. Из дверей – в последний раз – выбегали принцессы четырехкоечного уюта, чтобы исчезнуть в квартире мужа. Другие уходили тише – в полученные от завода квартиры и еще не раз заглядывали в общежитие, но вскоре исчезали и они. Менялись лица, голоса, менялись шутки у дверей в душевую. На окнах появлялись новые занавески, на стенах – новые фотографии.

Ушли и их соседки. Наташа поступила в институт на дневное отделение, Аня вышла замуж. Татьяна сначала хотела перевести в их комнату кого-нибудь из старожилов, своих подруг, да потом махнула рукой: «Все равно... Теперь пора уж». Ей давно предлагали квартиру, но до сих пор она отказывалась.

Однако первой жилплощадь получила Верочка. Когда ее пригласили – не в местком, а в отдел кадров и заместитель начальника сообщил, что через две недели она может получить ордер, Верочку словно оглушило. Она так долго ждала, так много для этого сделала, что в первую минуту не почувствовала радости, будто у нее что-то отняли.

– Прописку мы вам сделали, – почему-то строго сказал заместитель начальника. – Но учтите, если вы намерены через два месяца уйти... не советую. Не говоря уже о том, что и меня подведете и того, кто вас рекомендовал. Короче, еще три с половиной года, ну три, обязаны отработать.

С комнатой ей повезло, просто очень повезло. Дом стоял пускай и не в центре, но вблизи от метро. А главное, в квартире жила еще только одна старушка. Две другие комнаты занимала чета геологов, которая постоянно находилась в разъездах. Старушка, впрочем, попалась настырненькая, с первых дней начала попрекать Верочку невымытой раковиной, неубранной обувью, пропавшим куском мыла. Но Верочка, закаленная жизнью в заводском общежитии и коротким совместным проживанием с Любашей, реагировала спокойно.

Вскоре Верочка все же отважилась: поехала в отдел кадров. Заместитель начальника ее понял. «Вообще-то, конечно, не положено. Ладно, устраивайтесь по совместительству, – рассуждал он. – Все равно вам в общежитии по утрам делать нечего».

Верочка понимала, что в Москве вряд ли захотят взять почасовика. Но в той школе, где она когда-то проходила практику, помнится, директор Верочку очень хвалила. И теперь Верочка надеялась, что ее вспомнят.

Директор Верочку действительно вспомнила. На почасовика она, правда, поморщилась, но поскольку вакансии были, вздохнув, согласилась. Однако узнав, где работает Верочка и как звучит запись в трудовой книжке, директор помрачнела. Спросила, работала ли Верочка в школе. И Верочке пришлось ответить отрицательно.