Верочка

Поселили ее вдвоем с вахтером, дородной, горластой бабенкой лет под сорок, с маленьким ртом и удивительно хитрыми глазками. Любаша, так она назвалась, приняла ее с приторной ласковостью, поставила на электроплитку чайник, достала самолично приготовленное варенье и шоколадные конфеты с ромом. «У тебя своя жизнь, у меня – своя, верно? – потчуя, говорила Любаша. – Приводи кого хошь, слова не скажу. Занавесочку только повесим: там твоя квартирка, здесь – моя. Мы своей квартире хозяева, верно?»

Свою должность Верочка принять не сумела. Будучи учителем, она никак не могла увязать понятие «воспитание» с теми двадцатилетними девицами, которых видела на этажах, смотревшими на нее с равнодушной насмешкой. Откровенно говоря, Верочка просто побаивалась этих уверенных в себе звонких девочек. У них были свои, непонятные ей заботы, своя работа, свои цели. Девушки приходили шумно, весело, бежали в душ, задорно готовились к будущим победам и, преображенные, выпархивали из общежития по двое, по трое, целыми группами, отправляясь завоевывать Москву, которая сейчас была подарена им, а не Верочке.

Была у Верочки своя комната – красный уголок, где она и должна была вести воспитательные беседы. Истомясь непривычным бездельем, Верочка готова была чем угодно занять девушек – хоть поэтическими вечерами, хоть кинолекторием. Но девушки в ней не нуждались, а Верочка не знала, как их увлечь. Будь она посмелее, а точнее, чувствуй она себя на своем месте, написала бы объявление, кто-нибудь пришел бы, на первый случай хотя бы ради любопытства. Но завод имел свой клуб с обилием различных кружков, приглашал известных артистов, киноактеров, певцов... Верочка медлила.

Днем, когда ночная смена отсыпалась, Верочка спокойно могла уйти. Несколько раз она так и делала: ходила в кино, посетила музей изобразительных искусств, Третьяковскую галерею. В пустующих залах бродили приезжие. По случаю весенних каникул особенно много было школьников. Экскурсии проводили гиды, но попадались и преподаватели, которые сами вели ребят из зала в зал, увлеченно рассказывая о художниках. Верочка прекратила поездки.

Она обзвонила своих старых знакомых. И с удивлением обнаружила, что их не так много, хотя раньше казалось, будто знает она чуть ли не пол-Москвы. Верочку неприятно поразило, что встречены ее звонки без должного энтузиазма. Порадовались, конечно, за нее, но предлагать увидеться во всех случаях пришлось Верочке.

Встретившись, бывшие сокурсницы начинали вспоминать институт, других тем как-то не находилось. Причем вспоминала в основном сама Верочка. И хотя собеседницы теплели, подхватывали, но смотрели на это издалека, чего Верочка понять не могла: для нее студенческая жизнь оборвалась только вчера и на самом интересном, будто ей чего-то недодали.

Почти все ее знакомые были преподавателями, и в конце концов разговор скатывался к школе. Верочке становилось не по себе: все это выглядело так, словно сама она никогда не работала учителем.

Словом, большого удовольствия эти свидания Верочке не доставили.

...Вечером Верочка добросовестно заглядывала в особо шумные комнаты или шла на этаж смотреть телевизор. Но передачи кончались, приходилось возвращаться к себе или сидеть в коридоре.

Любаша, оставив приторный тон, теперь все чаще ворчала: «И чего ты, девка, дома сидишь? Шла бы с парнями гулять. А то бы в театрик сходила». Верочка виновато – и ненавидя себя за это – отнекивалась.

Избавление пришло негаданно. Верочку остановила девушка, не раз конфликтовавшая с Любашей, и грубовато сказала:

– Слушай, хватит тебе по ночам в коридоре сидеть. Соседка наша к мужу переехала, так что койка свободна.

В тот же день Верочка собрала вещи.

В комнате, помимо Татьяны, пригласившей ее, жили еще две семнадцатилетние девчушки из Подмосковья. К подругам своим Таня относилась с покровительственной иронией. Почему она оказалась в общежитии, не рассказывала. Верочка как-то попыталась спросить ее об этом. В ответ наткнулась на каменную улыбку и совет не лезть в чужие дела. Верочка, не ожидавшая подобной отповеди, обиделась, но, увидев, что на ее обиду не обращают внимания, смирилась. Таня была человеком колючим, характера своего не скрывала. И тем не менее подруги любили ее. Когда Таня была в настроении, то шутливо возилась с ними, словно с расшалившимися котятами. Она устраивала «семейные выходы» в кинотеатры и девичники в их комнате, куда приходили и другие девчата из ее бригады. Она щедро помогала подругам деньгами, поскольку получала в полтора раза больше, выбирала вместе с ними наряды, а сама ходила в одной и той же юбке и красной вязаной кофте. «Мне эта бижутерия ни к чему, – говорила она. – Старуха уж». Старуха была моложе Верочки на два года.

Татьяна придирчиво изучала парней, которые приходили к Ане и Наташе, вытягивала их на разговоры, а одного красивого фатоватого молодчика выгнала, пригрозив, что, если увидит его с Аней, свернет шею. Парень выругался, но ушел. Видно, на заводе Татьяну знали. Аня кричала на нее, плакала и говорила, что перейдет в другую комнату. Татьяна, загораживая дверь, молча выслушала ее, а потом усадила на кровать, обняла за плечи. «Знаешь, есть такая живность болотная – водомер. Скользит от кочки к кочке, только полосы по воде... Ему-то что, а ты вовек не отмоешься».

Девочки, узнав, что Верочка работала в школе, приняли ее уважительно. И Татьяна относилась к ней неплохо. Только Верочка никак не могла привыкнуть. Странно, ведь она целых пять лет прожила в общежитии, а здесь и условия были по сравнению с институтскими просто роскошными и соседки ее устраивали. Но тогда у них было все общее – разговоры, заботы, мечты, книги. А здесь общим было только вечернее чаепитие. Девушки обсуждали заводские дела, ругали мастера, спорили; Верочке не находилось места в их разговоре. Она пыталась взять реванш на литературе, ее с интересом слушали, но потом вновь «уходили в производство», где Верочка оставалась чужой.

Татьяна поняла ее по-своему.

– Вижу, маешься ты, – как-то сказала она. – Понятно, каждому возрасту свое. – И усмехнулась чему-то: – Поздно нам с тобой по чужим углам жить.

Верочка вознегодовала: подумать только – ее жалели! Ее, сумевшую такого добиться!

Но чем больше негодовала Верочка, тем острее хотелось ей отдельной комнаты, ну хоть малюсенькой, пятиметровой. Верочка уставала. Раньше с ней никогда подобного не случалось. Она всегда любила общение, любила полночные разговоры, поздних и нежданных гостей. А теперь вечерами ей невыносимо хотелось быть одной.