Впрочем, городок был неплох. Особенно пришлась ей набережная, круто вознесенная над рекой. От набережной спешила вниз широкая улица, вливаясь в шумную сумятицу центра. Город, как и положено, гордился своей историей, начавшейся еще во времена казачества, охранявшего рубежи России от опасного степного соседства, и вобравшей в себя немало лихих смут, не раз качавших престол. Сохранилось, и довольно много, старинных купеческих построек, и по сию пору старающихся перещеголять друг друга витиеватостью пилястров, замысловатой лепкой карнизов, вязью чугунных оград. Город прошлому не хотел уступать ничем: разрастались новые микрорайоны, модничал современной архитектурой торговый центр.

Словом, можно было считать, что ей повезло. Согласившись на это место просто так, просто потому, что было все равно, куда распределяться, раз не удалось зацепиться в Москве, она неожиданно для себя сделала удачный выбор. К тому же город, если и не по облику, то по укладу, по духу, мало чем отличался от родного ей Свердловска.

В школе она повела две параллели – два пятых и два шестых класса. Но хорошо еще, что не нагрузили продленным днем, так что после уроков она была свободна. Хотя какая там воля – еле-еле успеть проверить диктанты, тетрадки с домашними заданиями, подготовиться к завтрашним занятиям. К полуночи пухла голова, и с непривычки резало глаза, но в этой усталости было и свое приятство: наконец-то за спиной никто не стоял, не поправлял, не поучал. Вот только мужчин в школе не было. То есть были: один физик и один географ – обоим далеко за тридцать, и женаты к тому же, так какие же это мужчины?

Столичным дипломом она не размахивала. Она даже попросилась на урок к двум преподавателям, выбрав, правда, не самых интересных, а самых самолюбивых. Таким образом, уже через несколько месяцев Вера из Веры Васильевны превратилась в Верочку, и молодой состав педколлектива вынес в кулуарах решение: незаносчива и, несмотря на столичную подготовку, человек свойский.

Отдельной квартиры ей, конечно, не дали, прописали в комнате. Квартиру все-таки обещали года через три, но и эта комнатка радовала ее, поскольку была первым по-настоящему своим домом. И вскоре к ней стали заглядывать – посидеть, поболтать о школьных проблемах. Верочка, привыкнув за пять лет учебы к тесной жизни студенческого общежития, не возражала, ей было даже приятно. Тем более нравилась ей незнакомая роль хозяйки. Льстило также внимание, с каким выслушивают ее замечания о литературной и театральной жизни столицы.

Ближе всего она сошлась с Олей, преподавателем начальных классов. Та открыто и непритворно восхищалась своей новой подругой. Оля ни разу не выезжала из своего родного города, поэтому Верочке не приходилось искать повода, чтобы поговорить о Москве.

Новый год они решили встретить вместе. За неделю до праздника Оля с таинственным видом сообщила, что Павлик, с которым она собиралась прийти, просит разрешения привести приятеля. Верочка как можно равнодушнее пожала плечами и дала согласие.

Тридцать первого Верочка вдруг запаниковала. Комната, которой она втайне гордилась, показалась внезапно убогой, торшер – слишком вызывающим, а привезенная из Москвы копия Матисса – просто снобистской. Она вдруг со страхом вспомнила, что, кажется, кончился сахар, помчалась на кухню, стала лихорадочно рыться в шкафчике и только потом обнаружила, что полпакета стоит на столе. Верочка разозлилась. Она вернулась в комнату, вызывающе повесила Матисса на место. Изысканное новогоднее блюдо, для которого она сумела достать почти все компоненты, опростилось в ее голове до тривиальной утки с картошкой, и, только совершив этот «акт мести», Верочка успокоилась.

Она задумалась о том, как себя преподнести. Вопрос был сложный: с одной стороны, Верочке, конечно, хотелось указать мужчинам на их место, представ перед ними во всем великолепии столичного блеска, но с другой... Не поймут ли они это так, что дистанция непреодолима? Верочка уже начинала жалостливо улыбаться, загодя чувствуя робость и потерянность того, второго, Павликова приятеля. В конце концов она благородно решила быть снисходительной, лишь в самом начале дать понять, какая она, а потом вести себя попроще и даже, может быть, взять под свою опеку Павликова друга, если тот уж слишком растеряется.

Утка Верочке удалась, как удался ей и первый, прикидочный театральный разговор. Она в нескольких умелых фразах показала свою осведомленность о нашумевших постановках московских театров. Приятель же Павлика оказался человеком далеко не робким. Даже безотказное прежде средство – строгие замечания по поводу ударений, которые он в силу местного диалекта ставил неправильно – результата не возымело: Володя безмятежно улыбался и разводил руками: «Я ж инженер, технарь... Но запомню». Ничуть не таясь и не смущаясь, он ухаживал за ней, вызвался помочь на кухне, отобрав у Оли передник; Верочка готова была рассердиться и непременно рассердилась бы... Но он так откровенно одобрял ее вкус и, открывая консервы, так заинтересованно спрашивал ее мнение по поводу последних литературных произведений, что Верочка решила его простить.

Новый год встретили хорошо. Расставаясь, говорили о том, что теперь обязательно будут встречаться вчетвером. «И вчетвером», – уточнил Володя и попросил телефон. Верочка к тому времени успела обидеться, поскольку ждала, что он возьмет телефон, когда они оставались вдвоем в комнате. Но номер свой продиктовала, сказав, правда, что очень занята.

Они стали встречаться. Как оказалось, Володя совершенно не умел ухаживать. Ну, например, ему было недоступно понимание того, что Верочка – человек сложный. Вместо того, чтобы присмотреться, понять, почему она сегодня по-особому задумчива, он пытал ее, не случилось ли чего на работе.

Однажды он достал билеты в театр. Верочка нехотя согласилась. Возвращаясь домой, она раздраженно молчала, слушая его рассуждения о постановке. И уж совсем покоробило ее то, что, оказывается, Володя пересмотрел почти весь репертуар. Когда же он стал спрашивать ее мнение, Верочка, желая оборвать разговор, холодно сообщила, что эту пьесу видела в театре Маяковского. «Тем более интересно!» – сказал Володя... В этот раз рассталась она с ним очень сухо.

...В школе Верочку окончательно приняли. Это стало ясно хотя бы потому, что ее фамилия зазвучала на педсоветах. Коллектив здесь подобрался сильный, в учительской частенько разгорались дискуссии, преподаватели обменивались периодическими журналами, методическими пособиями, бывали друг у друга на уроках. Заглядывали, естественно, и к Верочке. Это ее не пугало, ей было что показать. Работа Верочке действительно нравилась. Впрочем, иного она не ждала. Институт ведь выбирала сама, без советов, семейных обсуждений и колебаний. На практику шла с дрожью и нетерпением, но уже после первых двух уроков успокоилась, ощутив, что легко владеет классом. Это заметила и методист, стала требовать от нее все более сложных, современных разработок урока. Верочка не запросила пощады, знала что все это ей пригодится. Из института она, по словам методиста, вышла неплохо вооруженной.

В школе это тоже почувствовали. Завуч, добрейшая Ирина Васильевна, прилагавшая максимум усилий, чтобы казаться суровой, но слывшая среди детей самой доброй, стала поговаривать с Верочкой об открытом уроке для студенток местного педагогического института. Верочка, как в былые времена, написала подробный конспект, решив построить урок в форме проблемной беседы.

Как ни странно, на самом уроке она не волновалась. Может быть, потому, что увидела молоденьких взволнованных третьекурсниц, скромно сбившихся в стайку у двери. Ирина Васильевна корректно попросила разрешения присутствовать на уроке и, сев на заднюю парту вместе с преподавательницей пединститута, ободряюще улыбнулась Верочке.

Вначале ребята еще перешептывались, с интересом разглядывали гостей, но уже через десять минут Верочка ощутила то особое рабочее состояние класса, когда весь он звучит многоголосым, пускай и не слишком стройным, но единым хором, где прочтению учителя поддается даже тишина. В такие моменты Верочка видела себя дирижером, это и была работа сродни дирижерской: поставив проблему, которую ребята с налета решить, естественно, не могли, она постепенно подводила их к ответу, шагала со ступеньки на ступеньку, от одного вопроса к другому, свободно владея настроением класса. Урок прошел шумно, весело, но так и было задумано.

Придя домой, гордая собой Верочка даже обедать не стала – села писать письмо в Москву. Кажется, это было десятое. Марина так и не откликнулась из Нижнего Тагила, куда была распределена, Татьяне она сама давно уже не писала. И только своей московской подруге Лене Загоскиной слала письмо за письмом, не замечая, что та отвечает все реже.

«Представляешь, произвела в школе фурор. Давала открытый урок для студенток местного педагогического ликбеза. Помнишь, было у меня на практике занятие по методу эвристической беседы – вот примерно то же самое. Ничего особенного, конечно, но для них это ведь последнее слово педагогической мысли. Предложили прикрепиться к кафедре, не знаю только, в качестве кого – музейного экспоната, наверное... А ведь думают, что облагодетельствовали! Особенно наша завуч, я тебе писала о ней. Фигура эта сугубо литературная, так и просится на страницы к Успенскому или Короленко – этакая стареющая периферийная муза. И подобные уездные дамы меня опекают. Каково?»

Вряд ли Верочка сама понимала, зачем пишет такие письма. Уроком своим она гордилась и Ирине Васильевне, если по совести, была благодарна. Но, не замечая того, она сама начинала верить этим письмам. И не Лене именно отправляла Верочка письма, а тому своему столичному прошлому, которое, как ей казалось, не сможет принять нынешнюю Верочку с серенькими ее буднями, невеликими успехами, маленькими бытовыми хлопотами…

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.