Домой идти не хотелось - опять родители будут приставать с разговорами, требовать ответа, ругаться. Она решила сходить к Любе. Медленно, боком, борясь со встречным ветром, пошла она по скользкой накатанной дороге. Пройдя несколько шагов, она обернулась - какое-то черное пятно маячило в ночной мути. Танька прибавила шагу, но пятно не отставало - теперь было ясно, что ее нагоняет человек. Танька бросилась было бежать, но человек окликнул ее по имени, и она остановилась. Это был Игорь. Его тугое лицо было красно и мокро от метели, воротник армейского полушубка закуржавился.

- Ну, чего гнался? - грубо спросила Танька.

Игорь тиранул под носом своим здоровенным кулачищем и ощерился в стылой улыбке.

- А че, напугалась?

- Как шатун, бродишь. Не спится?

- Ага, - кивнул он и снова вытер под носом. - Простыл я, Таня.

- Дома надо сидеть, раз простыл. Он странно хыхыкнул, развел руками.

- Пойду, - пересилив дрожь, сказала Танька.

- К Любе? - Игорь сильно потер ладонь об ладонь и вздохнул. - А я как? Танька дрожала, даже глаза у нее прыгали и все расплывалось, как в тумане.

- Ну все ж таки? - спросил Игорь.

- Н-не...

Он огорчился и так искренне, что ей стало жалко его. И он уже не казался ей таким противным, как прежде. Но что она могла ответить ему, если, кроме этой внезапно возникшей жалости, не чувствовала к нему ничего?

Она повернулась и, нервно ежась, быстро пошла домой. Она так промерзла и устала и так хотела спать, что мечтала сейчас об единственном: забраться под одеяло, закутаться с головой, затихнуть и ни о чем не думать.

Родители встретили ее настороженно. Смотрели выжидающе, но ни слова не произнесли про решение. Мать звала ее пить чай, но Танька отказалась - быстро разделась и юркнула в постель. Родители вскоре тоже легли, она слышала, как они шептались о чем-то, то повышая голос, то понижая до шелеста.

Ночью Таньке становится жарко, она в какой-то странной полудреме - то ли спит, то ли бредит. Странные, цветистые картины возникают перед ее глазами. То ей кажется, будто она лежит на горячем чистом песке, на берегу теплой широкой реки и ноги ее шевелятся в зеленой воде, как рыбьи плавники. То видится, будто идет с Николаем по весенней степи, он собирает какие-то камни, она - цветы. Цветочек к цветочку - тесные букетики, голубые маленькие бутончики, как искорки... Все поле покрыто ими, словно горит голубым огнем... И она не одна собирает цветы - еще кто-то рядом с ней, тесная, толкающаяся толпа, и все бегут, торопятся нарвать как можно больше и успеть, успеть куда-то. Она тоже спешит, тоже толкает соседей и все вперед, вперед... И вот она спотыкается и чуть не падает. Кто-то поддерживает, как бы подпирает с боков, подталкивает сзади. Она упирается руками во что-то мягкое и видит кругом себя грязную, всклокоченную шерсть, желтые сосульки, мохнатые уши, лепехи примерзшего навоза, рога. Ее сжимает, крутит, тащит куда-то в тесной, толкающейся массе скота. Глухо постукивают копыта о деревянный настил, трутся, шуршат стылые шкуры, доносится учащенное дыхание. Резкими, короткими шажками ее несет все вперед и вперед, в сужающееся пространство - мутное, черное, гибельное, оттуда слышатся хриплые стоны, короткое вяканье, скрежет машин. Ее сжимает все сильнее, все глубже засасывает в жуткую воронку. Она как бы теряет все свое тело, ни рук, ни ног, ни головы - одно сердце, льющееся, ноющее, трепыхающееся на окровавленном столе...

Танька стонет, мечется в жару, в бреду. Вспыхивает свет, над ней склоняется мать. Танька дрожит, клацают зубы, она бормочет бессвязное, вскрикивает, плачет. Мать не отходит от нее до утра - утром вызывает врача, остается дома день и другой, пока не проходит горячечный кризис.

Постепенно Танька поправляется, у нее чернеют, шелушатся щеки и кончик носа, глаза тускнеют, наливаются тоской. Она не хочет поправляться, не хочет вставать с постели, выходить из дому. Врачиха говорит, что не может больше продлевать больничный - надо идти на ВКК. Но кто же признает ее больной - по всем внешним данным она здоровее самой здоровой. Кто определит болезнь, которая тонкой иглой ушла в сердце, спряталась в душе, растворилась в крови?

В последний день декабря, с утра, когда разошелся морозный туман, к поселковому Совету подкатил «Москвич» с куклой на радиаторе, украшенный разноцветными лентами, шариками, бумажными цветами. Из машины вывели Таньку - в белом свадебном наряде, немую и неловкую в движениях, как заводную куклу. Возле нее суетились мать, Люба, товарки с мясокомбината, говорили что-то, одергивали, поправляли платье невесте. Танька стояла с отрешенным, застывшим лицом, как глухая.

Ее завели в Моссовет - там все было наготове. Формальная сторона заняла немного времени - Танька Стрыгина стала Татьяной Макарычевой.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.